Ураган в сердце - [41]
С годами мама отлучалась все чаще, миссис Горман оставалась в доме все дольше, но ему никогда не приходило в голову относиться к ней, как к какой-то замене матери. Во-первых, он был для этого достаточно большим, слишком осознавал свою зрелость, которую находил в свободе от материнской привязанности. Во-вторых, его отношения с миссис Горман никак не вязались с уже утвердившимся в его душе образом матери. Опыт ему подсказывал: мама – это та, кого прежде всего занимает умственное развитие. Какие отметки он в школе получает, какие книги читает, не грозят ли ему не очень понятные опасности, которые она приписывала «дрянным мыслям», не совсем понятная, но вселяющая ужас перспектива «растратить свой ум попусту». Миссис Горман почти целиком занимали проблемы, так сказать, физические, бытовые. Она ходила за ним, как за бычком, которого выращивали для выставки на ярмарке штата Айова, в ее обязанности входило следить за тем, чтобы он хорошо и регулярно питался, был превосходно ухожен и не подхватил бы какую-нибудь поганую болячку. Однажды, играя в разведчиков, он залез в чащобу и уселся прямо на ядовитый плющ, даже не подозревая этого, пока не почувствовал жуткое жжение. В тот вечер миссис Горман, увидев его, всего исцарапанного, и выслушав невразумительные объяснения, потащила его, буквально как бычка на веревочке, и, легко пересилив, стащила с него штанишки и трусы. В отличие от мамы, которая с ранней его юности никогда не заходила к нему в спальню, не постучав, дабы быть уверенной, что не застанет сына в неприличном виде, миссис Горман уделила пострадавшему месту столько внимания, сколько требовалось, чтобы смазать его целительной мазью. Растирания вызвали в органах мальчика непроизвольную реакцию, на что миссис Горман не обратила никакого явного внимания, и все же случившееся каким-то образом вызвало чувство непреходящей близости, которая необъяснимо, но неуловимо воздействовала на их отношения. И еще много недель спустя Джадд безо всякого смущения задавал ей такие вопросы, которые никогда не решился задать матери. Миссис Горман никогда не охала от притворной стыдливости, никогда не уходила от ответа. Было такое, чего она не знала, но ничто из известного ей не было запретной темой для разговора.
В памяти его осталось немало таких ярких воспоминаний о миссис Горман. Но чаще всего (вот как и несколько минут назад) в мыслях всплывала картинка того, как она будила его по утрам. Вначале окликала его снизу лестницы: тихонько, будто почти и не надеялась, что он ответит. И он никогда не откликался. Потом поднималась по лестнице – быстро, поразительно легко для женщины ее возраста и внушительной комплекции. Дверь распахивалась настежь (ей и в голову не приходило постучаться!), и она возникала на пороге: руки в боки, на лице никогда не удававшееся ей вполне сердитое выражение – и требовательно вопрошала: «Молодой человек, ты собираешься с постели вставать или нет?»
Руки миссис Коуп тоже были на бедрах, но только ничто в прозвучавших ее словах не поддержало былое видение:
– Вы себя лучше чувствуете, чем вчера, верно?
– Кажется, да, – произнес он, сам отыскивая хоть какой-то ощутимый след своего погружения в прошлое, чувствуя, что простыни уже совсем не прохладные, что сам он снова начинает покрываться мелкой испариной. Он потянул руку, чтобы отвернуть от горла жаркое одеяло.
Ее руки оказались проворнее, они угадали даже его еще не родившееся желание отереть пот со лба, оставив стойкое ощущение прохлады, не покидавшее его, пока она не сказала:
– У вас небольшой жар, только и всего. Но беспокоиться не о чем. Завтра все пройдет.
Завтра… «Твоя мама завтра возвращается домой»…
Только лицо отца совсем-совсем не похоже.
И зачем он белый халат надел?
III
1
Вторая ночь Джадда Уайлдера в Окружной мемориальной больнице закончилась внезапным прорывом в сознании, пробуждение было таким резким, что Джадд принялся поспешно отыскивать его причину. Не было, однако, ни руки на плече, ни склоненного лица, никто не старался улучить момент, чтобы сунуть ему в рот трубочку для питья или очередную жалящую иглу в руку. Он приподнялся на локте, огляделся. В палате никого не было. Он был один.
Одиночество что-то означало, но уловить сразу его смысла он не смог, понять помешала нежданно подступавшая паника. На секунду он почувствовал состояние как после какого-то ночного кошмара, но в памяти ничего такого не отыскалось. Он старался убедить себя, что нет тут ничего странного, он часто такое испытывал: мимолетная, вызывающая испуг потеря ориентации при пробуждении в гостиничном номере, куда он поселился поздно ночью, да еще таким уставшим, что рухнул на кровать, не обращая внимания ни на что вокруг, не понимая, где он оказался поутру. Но он-то точно знал, где он. ОКРУЖНАЯ МЕМОРИАЛЬНАЯ БОЛЬНИЦА.
«Вот только почему меня одного оставили?»
У него это не сердце, ошиблись они, а теперь поняли, поэтому-то и оставили его одного. Надо встать, одеться, расплатиться… конференция…
Он подождал, пока пришпоренный рассудок отзовется привычным мыслительным потоком, напомнив ему все то, что необходимо сделать. Но ничего, никакого потока. Мозг его лишен жизни, как лишены жизни остановившиеся часы. Понадобилось время, чтобы ошарашило полное осознание, они обманули его, говоря, что это у него с сердцем, не с сердцем это, а с мозгом, тот полковник в Индии…
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.
Бежав из Камбоджи в безопасную Америку, Тира впервые возвращается на родину. Ей нужно встретиться с таинственным незнакомцем по прозвищу Старый Музыкант, который послал ей письмо, где обещал рассказать правду об отце Тиры. О нем и его загадочном исчезновении 25 лет назад. Тира приедет и искать разгадки, и открыть сосуды своей памяти. В Камбодже до сих пор не могут забыть «красных кхмеров»: жертвы и палачи живут бок о бок, не находя покоя. «Музыка призраков» – пронзительный гимн прощению, трагическое путешествие в прошлое, куда нужно вернуться, чтобы начать жизнь заново и обрести любовь.
Фобии есть у всех. Но у Авроры она не совсем обычная. Успешный модельер, заботливая жена и мать испытывает панический страх перед воронами. Что стало причиной ее фобии? И при чем здесь Людовик – высокий, статный вдовец, работающий в коллекторском агентстве? Они – соседи, но не знают друг друга, пока их не сводит случай, который ведет к запутанным отношениям, и вот уже Людовик оказывается вовлечен в опасную историю с фирмой Авроры. Но для кого связь между ними опасней? И не несут ли вороны с собой погибель?
Для семилетней Рами беспечность детства закончилась, когда вернувшийся ранним утром отец сообщил о гражданской войне, захватившей улицы столицы Камбоджи. Скоро семья Рами – потомки королевской династии – лишилась всех привилегий и вынуждена была бежать. Следующие четыре года, живя в подполье, Рами будет всеми силами держаться за осколки разбитого детства: стихи и древние легенды – и бороться за выживание. «В тени баньяна» – история, полная боли, но при этом дающая надежду.