Ураган в сердце - [2]

Впоследствии он будет уверять, что в тот момент не подозревал, насколько серьезно его положение, однако это никак не согласуется с тем фактом, что он предпринял попытку кому-то позвонить по телефону. Кому он собирался звонить, вспомнить, однако, не сможет. Тем не менее память четко сохранила, как он прошел половину зала, направляясь к телефонной будке, обнаружил, что у него нет монетки, вернулся к кассе, как увидел, что официантка все еще болтает с мужчинами у стойки.

И тут он упал.

Почти наверняка произошла временная потеря сознания, и все же в памяти нерушимо сохранилась последовательность событий. Он ощущал не падение, скорее замедленное оседание, как его тело, размягченное духотой, бесформенное, словно мокрая тряпка, шлепнулось на неподатливый камень. Этим камнем была боль у него в груди.

Притупились чувства, зрение и слух, но тем не менее он по-прежнему слышал, различал голоса, отдельные восклицания и мог видеть ноги сидевших за стойкой мужчин. Одна пара ног спустилась с высокого сиденья и направилась к нему. Он ждал, что ноги остановятся, что раздастся вопрошающий голос, и готовился к тому, чтобы ответить. Однако донесся только перезвон брошенных на стеклянную стойку монет. Ноги сделали круг, обходя его. Дверь открылась и закрылась.

Вторая пара ног двинулась в его сторону. Но и эти тоже обошли его, прошагав мимо головы, будто не желая наступить на какую-то мерзкую лужу. С огромным усилием (он и не сознавал, насколько трудно окажется ворочать языком) выговорил или подумал, что выговорил, о необходимости позвонить по телефону. Ноги направились к выходу.

Сделав невероятное усилие, он повернулся, пытаясь сползти с камня. Получилось. Только теперь камень оказался на нем, безжалостно придавливал его, еще больше затруднив вторую попытку заговорить. Но, должно быть, ему это удалось, потому как теперь в ответ раздался фыркающий смешок и мужской голос:

– Ага, позвонить твоим дружкам из А.А[1]., что ли?

И он услышал, как официантка сказала:

– Черт, у нас их тут в последнее время и без того больше чем грязи развелось.

Последняя пара ног отошла от стойки, и он увидел – в жутком отдалении – лицо толстяка, выпятив дрожавшее, будто студень, пузо, тот с любопытством разглядывал его. Пузо колыхнулось и пропало.

Потом он увидел белую в коричневых разводах и красных крапинах грязную форму официантки, руки которой с выкрашенными в пурпур ногтями прижимали юбку к ногам: ложная стыдливость, поразившая его своей нелепостью (он вспомнит про соблазн улыбнуться и тем убедить себя, что не чувствует никакой паники), – и снова попытался заговорить.

На секунду показалось, что она ему поможет, надежда улетучилась, едва он услышал ее речь:

– Эй, мистер, валили бы вы отсюда. У нас тут нельзя ничего такого.

– Позвоните… – начал он, а потом, смешавшись, старался вспомнить, кому он собирался звонить по телефону.

– Я не смогу никуда позвонить, мистер, – сказала официантка, причем на некрасивом ее лице если что и двигалось, то только подбородок. – Телефон-то у нас платный. У вас есть монетка?

Он попытался сесть, тужась под тяжестью камня и думая о бумажнике, который где-то внизу, под ним, а потом четко вспомнил, что пытался разменять деньги, и в руке у него зажата долларовая бумажка. Он нашел ее, смятую и намокшую. Но девушка уже пропала.

Дверь была открыта. Он чувствовал, как сквозняк выстуживает ручейки пота на шее. Официантка звала кого-то снаружи голосом, взлетавшим до надрывного вопля.

Послышались шаги: кто-то вошел.

– Не волнуйтесь, мисс, успокойтесь.

Он поднял взгляд на вопрошавшее лицо, казавшееся зловещим в тени широких полей шляпы полицейского штата. Теперь в нем шевельнулся страх: не от того, что с ним приключилось, а от того, что ему могут не поверить. Собрав все силы, какие смог, он выговорил:

– Я не пьян, – стараясь при этом отчаянно направлять слова вверх. Увы, они были столь невесомыми, что, казалось, застревали у него в горле, вызывая удушье.

Шляпа делалась все больше по мере приближения, лицо высвободилось из тени, показался громадный нос, который обнюхал его, издавая сопящие звуки.

Нос удалился.

– Не волнуйтесь, мистер, успокойтесь, – произнес полицейский обыденно заученную фразу, что, как ни странно, действовало ободряюще. – У вас случались с сердцем перебои?

Он отрицательно повел головой, пытаясь сказать, что знает, в чем проблема, всего лишь нелады с желудком. С его сердцем ничего не могло случиться, ведь оно у людей слева. Боль же была совсем не там, она сидела посредине груди.

Но шляпа пропала еще раньше, чем он смог хоть что-то выговорить. Желание спорить исчезло, выдавленное из сознания сокрушающей тяжестью.

Шляпа вернулась.

– Так, мистер, мы вам сейчас подпустим кислород, должно полегчать. Вреда вам никакого не будет.

Опустилась маска, закрывая ему рот и не давая возможности говорить.

Тут, должно быть, последовало явное притупление восприятия, хотя полностью сознания он не терял, по крайней мере, он на том настаивал. Он вспомнит, как полицейский попросил разрешения вынуть бумажник у него из кармана, даже припомнил, как забеспокоился, вдруг там не окажется водительских прав. Помнил он и то, как ему сказали, что «Скорую» вызвали, хотя не было ясного осознания, сколько времени прошло, пока та приехала, не сохранила память и четкого представления о том, как его переносили: помнил лишь, что ощутил холодные брызги дождя у себя на лице.