«Ураган» с острова Наварон - [39]

— Да, герр генерал.

— Тогда я должен подумать. Подождите минуту.

Циммерманн принялся неторопливо поворачиваться на стуле то в одну, то в другую сторону, обдумывая  решение. В рассеянности он стал обозревать пространство, покрытое лугами вплоть до южного берега Неретвы, и переброшенный через нее мост. На противоположном берегу за травянистой равниной возвышались скалы — передовая линия обороны партизан полковника Ласло. Повернувшись на восток, он скользнул взглядом по зеленовато-белой быстрине Неретвы и заросшим травой берегам, которые сужались, постепенно исчезая из вида возле излучины, где начиналось скалистое ущелье. Еще один небольшой поворот и перед ним открылась панорама соснового леса, который, на первый взгляд, выглядел безлюдным и весьма безобидным. Но только на первый взгляд, ибо опытный глаз смог бы различить множество темных очертаний прямоугольной формы, искусно прикрытых маскировочными средствами как от наблюдения с воздуха, так и с северного берега Неретвы. При виде этих закамуфлированных передовых отрядов его танковых дивизий у генерала Циммерманна созрело решение. Он взял микрофон.

— Гауптман Нойфельд? Я решил действовать следующим образом и прошу вас в точности выполнять мои указания…

Дрошни снял с головы параллельные наушники и с сомнением обратился к Нойфельду. — Кажется, генерал  требует от нас слишком многого.

— Генерал Циммерманн всегда знает, что делает, — успокоил его Нойфельд. — Он прекрасно разбирается в психологии людей, подобных капитану Мэллори, я бы сказал на все сто процентов, и никогда не ошибается.

— Надеюсь, что это так. — Голос Дрошни прозвучал неуверенно. — Приходится надеяться. Ради нас же самих. — Они вышли. Нойфельд сказал радисту: — Капитана Мэллори ко мне. И сержанта Баера.

Мэллори прибыл и застал у Нойфельда Дрошни и Баера. Нойфельд говорил кратко, по-деловому.

— Мы решили предоставить вам самолет на лыжах — единственный тип, способный совершить посадку в этих чертовых горах. Вы сможете поспать несколько часов — вылет после четырех. Вопросы есть?

— Где взлетная полоса?

— Не полоса, а площадка в лесу. В километре от сюда. Еще что?

— Ничего. Помогите нам выбраться отсюда, вот и все.

— Не стоит беспокоиться из-за этого‚ — с нажимом сказал Нойфельд. — Моя единственная цель — проследить, чтобы вы благополучно улетели. Откровенно говоря, Мэллори, ваше присутствие причиняет мне неудобство, и чем скорее вы покинете нас, тем лучше. Мэллори утвердительно кивнул и вышел из хижины. Нойфельд повернулся к Баеру. — У меня для вас маленькое поручение, сержант Баер. Маленькое, однако очень важное. Слушайте внимательно…

Мэллори пересек территорию лагеря с сосредоточенным лицом и подошел к гостевой хижине. Из нее с  хмурым видом появился Андреа и, не останавливаясь, молча прошел мимо, окутанный клубами дыма от очередной  сигары.  Мэллори вошел в хижину, где Петар в очередной раз наигрывал югославский вариант песни «Девушка, которую я покинул». Похоже, он предпочитал эту мелодию всем остальным. Мэллори окинул взглядом Марию, Рейнольдса и Гроувза, сидевших молчаливой группой, а затем перевел взор на Миллера, который полулежал в спальном мешке и листал томик стихов.

Мэллори движением головы указал на дверь. — Наш друг чем-то расстроен.

Миллер усмехнулся и кивнул на Петара. — он опять играет песню Андреа.

Мэллори улыбнулся и обратился к Марии. — Скажите ему, чтобы он перестал. Мы вылетаем ближе к вечеру и теперь для нас главное — хорошенько выспаться.

— Спать можно и в самолете, недовольно возразил Рейнольдс. — Или потом, когда прибудем на место назначения, где бы оно ни было.

— Нет, спать нужно сейчас.

— Почему сейчас?

— Почему сейчас? — Мэллори смотрел в пространство и, казалось, не замечал присутствующих. — Потому что, вполне вероятно, сейчас — единственное время которое у нас есть.

Рейнольдс но-новому взглянул на него. Впервые за весь день его лицо не выражало враждебности и подозрения. Глаза Рейнольдса говорили о напряженной работе мысли и первых слабых проблесках понимания.

Колонна на плато Ивеничи продолжала утрамбовывать снег, но в своем движении люди уже не напоминали людей. Находясь в крайней степени усталости, они шагали на подгибающихся ногах, словно роботы, а не живые существа, словно зомби, воскресшие из мертвых, с перекошенными от боли лицами. Каждые несколько секунд кто-нибудь спотыкался, падал и уже не мог подняться; его подхватывали и относили к краю взлетной полосы, где на снегу в почти коматозном состоянии лежали десятки и сотни людей и где партизанки торопливо подносили им кружки с горячим супом и щедрые порции ракии, чтобы восстановить силы в этих закоченевших измученных телах.

Капитан Вланович повернулся к полковнику Визу.  Весь его облик и тон говорили о серьезных переживаниях.

— Это безумие, полковник, безумие! Это… это невозможно, вы же видите — невозможно. Мы никогда не… Глядите, двести пятьдесят человек вышли из строя  за первые два часа. Высота, мороз, полный упадок сил. Это безумие.

— Вся война — безумие, — невозмутимо произнес Виз. — Свяжитесь по рации. Пусть пришлют еще пятьсот человек.