Ураган - [2]

Прежний Йер… Элодия опять вздохнула. Йер туристов, тенистых террас и прихотливо изогнутых переулочков, ресторанов и боулингов, Йер цикад, анисового аперитива «пасти» и ничегонеделания, домов, наполненных историей пёстрой смеси народов и национальностей… Сегодня городок превратился в пристанище беженцев, перенаселённый и агрессивный. Город, отступающий под натиском постоянно прибывающего моря и холмов, покрытых фавелами[2]. Эти некогда лесистые холмы, где на виллах с бассейнами жили богачи, превратились ныне в мусорные отвалы, на которых в диком беспорядке торчат покосившиеся лачуги. Здесь скученно жили люди, бежавшие с побережья; люди, потерявшие всё, у них не было теперь ни имущества, ни работы, ни семьи, ни достоинства. Им уже никто, никогда и ничего не возместит, и им уже никогда не подняться. Там жили эко-беженцы, перед которыми жители Йера испытывали жуткий страх. Раньше они были соседями, теперь их вряд ли можно было назвать людьми.

Элодии и Стефану повезло: у них был свой домик в Старом Йере. Первый этаж они сдали семье эко-беженцев, а сами довольствовались двумя комнатами на втором этаже. В конце концов, ведь надо выручать друг друга, не так ли? Но всё же, хотя Элодия была участлива и жалела истощённых ребятишек в лохмотьях, она поступала так же, как и остальные, более зажиточные соседи, у которых ещё были свои дома: каждый вечер баррикадировалась, с наступлением темноты не выходила из дома и делала вид, что не слышит звука побоев, отчаянных воплей и пальбы. Она пыталась жить как ни в чём не бывало, так, будто жизнь протекала нормально.

Только вот нормального в жизни ничего не осталось. Лета превратились в сухие, пышущие жаром печи, зимы состояли из череды ураганов и бурь, и убийственное солнце обрушивало на землю смерть; когда оно не раскаляло небо добела, тучи окрашивались грязными оттенками, а воздух приобретал кислый, едкий привкус. По радио непрерывно передавали штормовые предупреждения и советы по спасению, по телевизору показывали сплошные катастрофы. И уж ни на какую помощь со стороны государственных служб рассчитывать не приходилось, тем более что службы эти были настолько же неопределенны, насколько и недосягаемы. Практически без средств к существованию, забытые государством, Элодия и Стефан старались, как могли, сами держаться на плаву. Стефан починил старую лодку и выходил на ней в море рыбачить, Элодия продавала его улов, если тот был съедобным, или выменивала на что-нибудь. Иной раз рыба попадалась чахлая, с запашком, иногда она фосфоресцировала. Но они, рискуя заболеть, всё равно её ели.

Стефан вытянул удочку из воды и, глазам своим не веря, рассмеялся. На крючке отчаянно трепыхалась крупная, узкая, золотистого цвета рыбина с сильными челюстями. То была настоящая дорада! Везение просто непостижимое. «Кажется, сегодня мой счастливый день», — подумал он, вступая в единоборство с дорадой, чтобы втащить её в лодку. Он снял её с крючка, тщательно избегая острых, как нож, зубов, и бросил рыбину в пластиковое ведро, где она дико металась и билась среди уже неподвижных сородичей. Он накрыл ведро джутовой мешковиной, окунув её в морскую воду, чтобы сохранить рыбу свежей, открыл банку пива и, под жадные крики летающих над ним чаек, предался дальнейшему наблюдению за своими лесками.

Всё было спокойно. Взгляд его скользнул к берегу, на котором росли пинии. Длинный пляж сузился до песчаной косы, на которой постепенно разваливались брошенные хижины. Стефан поднёс к глазам бинокль и понаблюдал за обстановкой вокруг руин. Если жители его заметят, то, вполне вероятно, откроют по нему стрельбу. Тамошние жители и в прежние-то времена не особенно славились гостеприимством, а теперь вполне могли считать, что Стефан рыбачит в их территориальных водах.

Он не заметил ни души. Пока обыскивал через бинокль косу, оставшуюся от бывшего пляжа, его память погрузилась в приятные воспоминания: как тогда валялись на золотом песке полуголые, красиво загоревшие девушки…

Он вздохнул и прогнал мысли, сбивающие с толку. Рыбалка сегодня была необычайно удачной, поэтому не было причин предаваться, как Элодия, ностальгическим чувствам. Он даже думать о них не хотел. На корме как раз клюнула рыба. Стефан, вспотевший под свинцовым солнцем, потянул удочку.

Палящее солнце жгло её голые, сморщенные руки. Элодии нельзя было выходить из дома и ехать сюда, так далеко от города, на велосипеде. Если Стефан, вернувшись, обнаружит её здесь, он наверняка разволнуется и отругает её. Но Элодия просто не могла оставаться дома одна: она начинала сходить с ума в двух тесных, забитых мебелью комнатках, где этажом ниже дети плакали, жена стенала, а вечно пьяный муж орал. Кроме того, она беспокоилась за Стефана, который ещё в утренних сумерках вышел в море на своей старой лодке. Он клялся ей, что не будет уплывать слишком далеко. Но, в конце концов, наткнулся же он накануне на стаю мерланов.

Элодия глянула вдаль, на серые голые острова, похожие на спины погрузившихся в воду драконов. Там всё ещё жили люди, и они обороняли свою землю и рыболовные угодья как могли: ловушками и стрельбой. «Не плыви туда, — умоляла она его. — Они тебя убьют, если заметят». Но Стефан ни за что не хотел уступать. «Я хожу в море туда, где есть рыба. И прекрати, наконец, беспокоиться. Никто меня не заметит».