Ураган - [12]

— Как тебя зовут?

— Со-чжу, — ответил малыш и схватился ручонками за красный шелковый шнур маузера.

— Сколько тебе лет?

— Мама говорит — пять. Отец обещает, что через два года буду пасти свиней. Он меня всегда ругает: не могу, говорит, тебя кормить, уходи вон. А я не пойду и буду с мамой, пусть он сам уходит.

— А твой отец дома?

— Вот он.

Решетчатая дверь, оклеенная бумагой, отворилась. Показался человек, обнаженный до пояса. В руках у него была короткая трубочка. Человек остановился посреди двора. На вид ему можно было дать года тридцать два. Звали его Чжао Юй-линь. Зарабатывал он только на пропитание, а на одежду заработать никак не мог.

Зимой супруги Чжао слезали с кана лишь затем, чтобы принести дров или воды и приготовить еду. За ворота выйти было не в чем.

Летом, когда посевы поднимались настолько, что могли скрыть человека, жена Чжао Юй-линя уходила работать на поле в чем мать родила. В деревне долгое время не знали об этом и обнаружили случайно. Однажды, когда она пропалывала кукурузу, на краю поля кто-то крикнул. Женщина высунулась. Тут люди и увидели, что на ней ничего нет. С тех пор за всей семьей утвердилась кличка «голые Чжао».

В дни освобождения Маньчжурии одна из частей Советской Армии побывала в деревне Юаньмаотунь. Командир части, узнав о бедственном положении Чжао Юй-линя, подарил ему два комплекта военного обмундирования. Тогда «голые Чжао» оделись и могли даже принимать гостей.

— Товарищ, заходи, посиди, — пригласил Чжао Юй-линь.

Сяо Ван, держа в руках Со-чжу, вошел в лачугу.

На кане, поджав под себя ноги, сидела женщина, одетая в гимнастерку защитного цвета, и плела шляпу из тростника. Увидав гостя, она бросила работу и хотела встать, но Сяо Ван остановил ее:

— Работай, работай, не беспокойся.

Он поставил ребенка на кан, присел сам и взял предложенную Чжао Юй-линем трубку.

Заходя к беднякам, Сяо Ван всегда чувствовал себя непринужденно, словно был у себя дома.

Началась беседа. Поговорили о табаке, которым была набита трубка, и о том, какой табак лучше сажать. Потом перешли на посевы, на урожаи кукурузы.

Сначала хозяин только слушал и утвердительно кивал головой, но обнаружив, что гость неплохо разбирается в полевых работах, подумал: «наверное, из крестьян». Вскоре от застенчивости Чжао Юй-линя не осталось и следа.

— Сколько у вас кукурузы можно посеять на одном шане? — спросил Сяо Ван.

— Здесь земля неплохая, однако урожай зависит от того, как будешь ухаживать. «Люди стараются — и земля не ленится» — слова очень даже справедливые. Если в хорошую погоду сделаешь прополку, а потом пройдет теплый дождик, то что ни ночь кукуруза все выше и выше подымается. К осени получается прямо зернышко к зернышку.

— Тебе, наверное, пора идти в поле? — спохватился Сяо Ван.

— Нет, вторую прополку уже закончили. Сегодня надо лущить просо.

— Пойдем вместе, — предложил гость.

Они отправились к Лю Дэ-шаню и попросили позволения воспользоваться его просорушкой. Работая, продолжали беседу.

Чжао Юй-линь рассказывал обо всем, что приходило в голову, а Сяо Ван незаметно старался навести его на нужную тему, чтобы понять этого человека, образ его мыслей, узнать о жизни его семьи, и вместе с тем выяснить положение в деревне.

Сяо Ван легко сводил дружбу с крестьянами, потому что сам работал когда-то батраком и, действительно, хорошо разбирался в крестьянском труде.

Полная фамилия Сяо Вана была Ван Чунь-шэн. Мать назвала его так потому, что он родился весной[9]. Отец его был уроженцем уезда Хулань, что на левом берегу Сунгари, и служил инструктором батальона одной из частей антияпонской партизанской армии, которой командовал Чжао Шэн-чжи. Ходили слухи, что потом он стал секретарем районного комитета коммунистической партии в Северной Маньчжурии и зимой 1933 года был арестован маньчжурской полицией.

Отца пытали до полусмерти, но ничего не добились. Тогда его, израненного и изувеченного, зашили в мешок и сбросили со скалы в числе трехсот китайских партизан. На следующую ночь японцы свалили мешки в машины, вывезли на Сунгари и по одному спустили под лед.

Ван Чунь-шэн в ту пору был шестилетним ребенком. Через два года японские власти Маньчжурии еще больше усилили репрессии. Семья, потеряв связь с антияпонской армией, разбрелась в разные стороны. Дядя его бежал во Внутренний Китай, а Ван Чунь-шэн с матерью остались в Маньчжурии. Полуголодные, под дождем и ветром, они скитались несколько лет. Когда Ван Чунь-шэну исполнилось одиннадцать, он нанялся в деревне Байчэнцзы к помещику Чжану пасти свиней и через два года, как он сам выражался, «получил повышение в чине» и пас уже помещичьих лошадей.

С шестнадцати лет он батрачил, но так как был мал ростом, его принимали за малолетнего и платили лишь половину жалованья.

…Стоял август, и день выдался жаркий. Они долго шли, не встречая ни одной деревни. Клубились черные тучи. Вдруг совсем стемнело. На юго-западе от неба до земли протянулся сплошной дождевой занавес, словно в легенде об усах дракона[10]. Налетел сильный ветер, неся с собой гром и молнии. Мать, у которой были изуродованные бинтованием маленькие ножки, не могла бежать. Спрятаться было некуда, и путники попали под ливень. Наконец они добрались до развалин придорожной кумирни. С их тряпья ручьями стекала вода. Сяо Вана трясло от холода. Мать обняла сына, и слезы ее падали на его мокрое лицо.