Упячка-25 - [17]

21

Упячка следит за вами!

22

Дождливые наступили времена.

Все умирали. Черненко. Андропов.

Какое бессмертие? Они пожить-то не успевали.

Один Пленум по сельскому хозяйству провел, другой изводил тунеядцев.

«Чтобы лучше жить — надо лучше работать!» Этот плакат висел даже в Сандунах.

Я полюбил сауну, нравилось вести неторопливые беседы. Два, три человека, большей компании не собирал. Говорили о простых вещах, например, о цене на водку. При Сталине не помню, а при бывшем Первом — 28.70, после деноминации — 2.87, даже по 3.62 появилась. При Генеральном, тоже теперь бывшем, — 4.12. Андропов задрал цену до 4.70. Во время горячих споров в Сандуны иногда заглядывала милиция и загребала всех, кто (по документам и возрасту) должен был находиться на рабочих местах.

«А этого почему не берете?» — указывали на меня обиженные.

Милиционеры объясняли: «Художник. У него день не нормирован».

Вечером звонила Галина Борисовна из Парижа. «Я сегодня вся в черном…»

Любила подразнить: «На мне водолазка… юбка-карандаш с высокой талией… бледные натуральные губки и черная подводка… Любишь?..» Добавляла: «А на пальчике серебряное церковное колечко…» И, наконец, выдавала главное: «Я, знаешь, сделала тату… Да, да, твой двуглавый вождь… Ты удивишься, когда я покажу местечко, где его прячу… И муж удивится!.. Да, да, Пантелей, ты не ослышался… Нет, ты не ослышался! Муж! Он приедет завтра…»

И жалела меня: «Правда, он еще не знает, что он мой муж…».

Значит, пока просто планировала… А заодно жалела бывшего Первого… Убрали человека будто бы из-за нездоровья, до сих пор жалела… И Генерального жалела… Этого-то как не пожалеть? И американцы на него со своими звездными войнами, и исход евреев, и поворот великих сибирских рек, и Солженицын… Но в будущее России она безусловно верила. «Россия будет жить хорошо». Не уставала повторять: «Все лучше и лучше будет жить Россия при нашем большом социалистическом искусстве». Переспрашивала: «Ты там много работаешь, Пантелей?». И шептала, шептала в трубку, заставляла умирать самой медленной сладкой смертью…

К черту! Я уставал от нее.

Иногда приходили с записочками молодые спортивные люди, тоже искусствоведы, в основном иностранцы, интересовались моими работами, просили показать «Солнце земное». Большинство потом высказывало явное разочарование. Не от увиденных работ, нет, а от общей ситуации. В Париже, в Штатах, в Мюнхене, в Лондоне, конечно, — везде знали, что работы знаменитого советского художника Пантелея Кривосудова (Трегубова) в России фактически запрещены, что увидеть их в России невозможно. Но эти молодые люди (в основном иностранцы) попадали со мной в спецхран: Галина Борисовна выбила для меня право на такие экскурсии у очень видных людей. Считалось, что каждая такая экскурсия укрепляет престиж страны. Счастливца приводили в прекрасный отдельный зал с искусственным, полезным для картин освещением, одну стену занимал фоновый колер, слабый, нежный, а на нем — моя фанерка, обретшая за годы еще более благородный вид. Благодаря невидимому искусственному покрытию ни дряхлость, ни тление не затронули «Солнце земное», до сих пор просматривалась каждая соломинка, не переваренная тайгинской («Анучиных», — когда-то уверенно определил пастух) коровой. Творческий метод известного советского художника П.С. Кривосудова (Трегубова) обсуждался многими специалистами мира, а вот сами его работы видели немногие. Официально считалось, что «Солнце земное», например, находится хотя и в спецхране, но на реставрации, хотя зарубежных гостей больше удивлял тот странный (для них) факт, что в спецхране не находится сам художник.

Однажды в Москву прилетел Эжен Серени.

Человек известный, говорил на трех языках (на русском тоже).

Галина Борисовна в записке подробно поясняла, что «Солнце земное» Эжен (она называла его по имени, возможно, это он и был ее будущим мужем, это для него делала она тату в некоем укромном местечке) в свое время видел, доводилось Эжену видеть и синего гуся, и еще что-то мое, только в Певек его категорически не пускали. Не потому, что зона закрытая и все такое прочее. Просто стену Дома северной культуры с мозаичным портретом бывшего Главного тайком разобрали и продали одному частному американскому коллекционеру из Филадельфии. Кружки детские творческие расселили по окрестным баракам, — культура ведь не главное, тем более культура северных народов. Так что Эжен мечтал увидеть хотя бы оформление нашей книги, так мы с Галиной Борисовной называли рабочий макет «Малой земли», сохранившийся у меня. Где находится сама книга, выпущенная к юбилею Двуглавого вождя, мы не знали, она исчезла вместе с Генеральным. Вместе с уходящими вождями всегда исчезает множество уникальных скульптур, памятников, картин, фильмов, романов. Кстати, Эжен, как многие другие иностранные гости, очень был поражен тем, что запрещенный советский художник свободно передвигается по всей обширной Москве.

«Вы и в Сибирь можете поехать?»

«Без проблем».

«А в Париж?»

«И в Париж».

Эжен, подвижный, кудрявый, смуглый (он мне, в общем, понравился), поблескивающий модными золотыми очками, снова и снова заводил разговор о непостижимой русской душе. Наверное, наслушался от искусствоведов.