Упреждающий удар - [4]

Понимаете, не советское организованное шествие на Октябрьские праздники или Первомай по Красной площади, а настоящая демонстрация — несколько тысяч человек, лозунги, крики… У нас такие появились только после перестройки.

Отец тормозит, ошеломленный, Дед тычет ему коленом в бок — смотри, мол, — и тут из шлемофона летит приказ: открыть по противнику огонь! Отец проглатывает слюну и любуется на студенток — стоит месяц август, и все студентки, как одна, в мини-юбках. Европа все-таки! А из шлемофона снова сквозь шум и треск: «Командир триста первого, почему молчите? Приказываю открыть огонь на поражение!» Дед сгоряча посылает полковника на три буквы, и направляет танк в ближайший переулок, от греха подальше. Он готовится вылезти из люка, разобраться, в чем дело. Но с какого-то балкона уже летят бутылки с зажигательной смесью. Разбиваются о танк, и смесь течет во все щели. И так наступил конец советско-чехословацкой дружбе. Деденко не стал применять оружие.

Разве мог такой человек связаться с мафией? Нет, ни за что не мог. Его могли подставить, это да, это я допускал, но чтобы сам он — не верилось. Многие завидовали Деду — это да! Как дед сказал по этому поводу: «Самый страшный на земле зверь — жаба! Знаете, сколько людей она задушила!»

Танк сгорел, а мой отец и лейтенант Деденко остались в живых, но дальше для них были арест, военный трибунал и отправка в Союз, в Сибирь, в пятый Колымлаг, где отец и лейтенант Деденко отбывали двенадцать лет заключения среди таких же, как они, бедолаг, — участников чехословацких боев. Вот откуда я знаю Деда. Он не раз бывал у нас дома после освобождения. Бывал и рассказывал, как они с отцом поднимали друг друга из снега, когда сил обоим оставалось на последнюю, так сказать, понюшку чистого воздуха.

* * *

Я шел между плотно поставленными машинами и косился на омоновцев, которых в качестве силы привезли мубоповцы. Этих рослых парней в пятнистой форме в полном боевом облачении было десять, они выстроились в две шеренги перед УАЗиками. Широкие лапы сжимали укороченные автоматы Калашникова. Перед строем с бравым видом расхаживал рыжеволосый капитан — видимо, ставил оперативную задачу. Берет капитана был лихо надвинут на брови, нижняя челюсть выпячена.

Насвистывая арию из оперы «Кармен», я прошел мимо. Кейс раскачивался в моей руке в такт шагам. Я старался не смотреть в их сторону и все сгонял улыбку с губ, которая словно приклеилась к ним. И правда, как можно было не смеяться над остолопами, не понимающими, что происходит в метре от них?

«Опель», на котором я езжу, был припаркован метрах в двадцати за УАЗиками. Я открыл багажник, положил туда кейс — и тут услышал:

— Нале-во!

Я немедленно оглянулся. Пятнистые бегом направлялись к Зданию. На бегу они хранили полное молчание и передвигались прежним компактным строем, нога в ногу, их ботинки слаженно топали по асфальту. Глаз отдыхал на этих бравых парнях, честное слово, а душа радовалась.

Я горестно вздохнул, глядя вверх, на белоснежный небоскреб, вершина которого, казалось, уходила в облака. Где-то там, на двадцать втором этаже, располагался кабинет Деда… Потом я бросил в рот пластинку жевательной резинки и, не особо спеша, побрел назад.

Глава 2 Спрятать кейс

Обычно после работы я ехал домой, ужинал, и дальше у меня было свободное время хоть до утра. Мама не заставляла меня сидеть дома, она лишь просила, чтобы я всегда говорил, когда вернусь. Поскольку меня это устраивало, мы жили с мамой душа в душу.

Только нечего думать, что мое свободное время было связано… ну, например, с девушками. Их у меня не было. Почему — отдельная история, как-нибудь, возможно, расскажу, а сейчас лучше послушайте, как я тратил свободное время.

В ста километрах от Москвы у нас была дача. Когда я говорю «у нас», я имею в виду, что у отца, мамы и меня. Это был стандартный участок в шесть соток, который выделили отцу, когда он еще работал на заводе. На этом участке мы поставили домик, теплицу… короче, все, как у людей. Но после смерти отца я не занимался на даче сельским хозяйством. У меня было другое дело.

Я там писал. И хоть выглядит это немного нескромно — мол, «я писал», но иначе не скажешь. Ну писал. Сочинял. Пробовал себя. Если у тебя хорошо подвешен язык, рано или поздно приходит в голову эта мысль — а не попробовать ли себя в… вот хотел сказать, в литературе, но лучше сказать — в написании книги.

В моем случае это была просто детективная история. Начал я ее излагать давно, вручную, шариковой ручкой, на листах бумаги в клеточку, и как только поступил к Деду, перенабрал на компьютере, и получился файл. Я открывал этот файл в конце каждого рабочего дня и дополнял написанное несколькими новыми абзацами. Не скажу, чтобы дело продвигалось вперед ураганными темпами, но на месте оно не стояло.

Потом я купил себе «ноутбук» — он был не больше пишущей машинки — и перенес все дела на дачу. Там работа пошла быстрее. Ведь главное что? Тишина и спокойствие, да еще природа. На даче этого всего было навалом.

С тех пор это дело катилось, как паровоз, который не может остановиться, и скоро я просто не мог спокойно жить, если какой-то из вечеров не проводил на даче. Обычно я еще на работе начинал думать, под музыку какой радиостанции я проделаю эти сто километров до дачного поселка «Зеленые холмы», чтобы родилось настроение, с которым я напишу очередную главу, как сяду за стол, где у меня все подготовлено для работы, как начну стучать по клавишам, пока не появится чувство, что я не начинающий писатель-детективщик Павел Ярвид, а знаменитый пианист Святослав Рихтер… или другой, не менее знаменитый, тоже пианист-рокмен Элтон Джон…