Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали - [31]

Поколение, умеющее грамотно читать и писать, знающее Пушкина и не совсем забывшее, когда происходили Крестовые походы, пока не вымерло. Оно благополучно могло протянуть еще несколько десятилетий, имея неплохие шансы передать свои традиции и знания, если не детям, то внукам. В условиях XXI столетия образование превращалось из гарантии личного успеха в шанс на коллективное спасение. Сохраняя знания и культуру, мы не даем окончательно превратить себя в варваров. Это наша самозащита, наше сопротивление. Наша единственная надежда снова стать великой страной.

Люди, считающие, что способны на большее, чем дозволяет им общество,— потенциальные бунтовщики, революционеры, подрывные элементы. Молодым людям вообще свойственна завышенная самооценка. С течением времени общество научает их смиряться с неудачами и поражениями, но это не дается без борьбы. Неудовлетворенность своим положением в мире, чувство стыда за свою страну вместе с неясностью жизненных перспектив превращают поколение, заканчивающее средние школы на рубеже XX и XXI вв., в массу людей, «опасных для общества».

КУЛЬТУРА ПРОТИВ КАПИТАЛИЗМА

Хорошо известно, что ни «высокое искусство», ни фундаментальная наука (так же как образование и здравоохранение) не живут по законам рынка. Даже знаменитые английские закрытые школы, где с учеников берут немалые деньги, вовсе не являются коммерческими учреждениями. Никакое общество, даже капиталистическое, не может свести все свои социальные нормы к правилам купли-продажи. Требования рынка должны быть уравновешены внерыночными и даже антирыночными факторами. Так было со времен ранних буржуазных революций.

Капитализм сохранил многочисленные религиозные и культурные учреждения, оставшиеся ему в наследство от прежних эпох и вдохновленные совершенно иными традициями. Роль культуры оказалась двоякой. Именно потому, что культура была глубоко антибуржуазна, она была необходима буржуазии как стабилизирующий и компенсирующий фактор. Ей позволено было жить по собственной логике, иначе она была бы не нужна. Увы, живя по своим законам, она, как и сфера образования, постоянно выходила за рамки дозволенного. Из стабилизирующего фактора она превращалась в подрывной. Культура давала стимулы к сопротивлению всем тем, кто не хотел жить по общим правилам. Люди, подобные Марксу, Брехту, Сартру или Маркузе, были естественным порождением академической или творческой среды.

Университеты становились рассадниками свободомыслия, а количество «красных» даже в Голливуде к концу 1940-х гг. достигло таких масштабов, что сенатору Маккарти всерьез пришлось заняться этим делом. Интеллектуалов периодически ставили на место, но и без них обойтись было невозможно.

Реакция 1990-х гг. перевернула многое. Отступление интеллектуалов от своих традиционных ценностей наблюдалось по всему миру. После 1989 г. у великого множества людей возникло ощущение, будто история окончена, а, следовательно, науке и искусству остается только одна задача — развлекать и ублажать победителей. Но все же ситуация в России оказалась по-своему исключительна. На Западе, даже в эпоху неолиберализма, никому не приходило в голову публично отказаться от того, что составляет суть творчества. На Востоке же крах советской системы полностью освободил интеллектуалов от химеры совести. Ведь вместе с официальной советской идеологией потерпела крушение вся существовавшая в обществе система этических норм, включая даже диссидентскую этику.

Ценности поколения 1960-х гг., доминировавшие до конца 1980-х, ушли в прошлое. Их заменили не новые ценности, а новые соблазны. Именно они заполнили образовавшийся вакуум, став, по сути, единственным мотивационным фактором. Либеральная публицистика заявляла, что настало время с корнем вырвать интеллигентские традиции и утвердить идеалы мещанства. Именно мещанство работает и двигает вперед прогресс, интеллигенты же двести лет только болтали и ставили палки в колеса власти. Деятели культуры торопились стать частью новой элиты, пренебрегая не только своими менее удачливыми коллегами, но и требованиями собственного ремесла. Они радостно принялись восхвалять законы денежного обмена, забыв, что даже во времена европейских буржуазных революций делать это публично было не принято. Великий художник Давид не писал картины, героизирующие труд лавочников. Он изображал гражданские добродетели древних римлян, с которых лавочникам предстояло брать пример.

Власть нередко изображали в героическом виде и поэтизировали. Даже власть жестокую и тираническую. Многие красивейшие монументы воздвигнуты в честь правителей, мягко говоря, не отличавшихся гуманностью. Фараоны стремились увековечить избиение пленников. Лондон буквально набит статуями генералов, выигравших какую-нибудь маленькую войну с малоизвестным африканским племенем. Но ни одного памятника не поставлено героям биржевых спекуляций.

Мещанин не может быть предметом поэзии. Брокеры и лавочники антиэстетичны. А чиновники — тем более. И если они господствуют в обществе, отсюда не следует, что их можно представить в качестве идеала. Западная буржуазия всегда понимала это. Но в России, где не сложилась настоящая буржуазия, новые хозяева жизни искренне верили, что их узкий «профессиональный» взгляд на мир и есть образец для всех и вся. До классового интереса им подняться было не дано. В лучшем случае, они могли заботиться об «имидже».