Употреблено - [49]

– Сейчас же примусь за свой. Но вообще-то я не шучу, у меня там тоже сочится что-то. Можно подхватить какую-нибудь гадость. Ты случайно не держишь поблизости упаковку симпатичных японских презервативов? Марки “Хэлло Китти”, например. Что в переводе означает “Хэлло, киска”.

– Так и хочется изречь какую-нибудь фразу, достойную пенджабской эротической сказки в плохом переводе, вроде: “Разве не должен повар любить соус?” А потом попробовать тебя.

– Пожалуйста, не говори ничего такого.

– И, пожалуйста, не делай?

– Этого я не говорила.

– Куда ты собралась? Забронировала номер в отеле? Откуда у тебя деньги? Ты же говорила, что хочешь спрятаться в Токио.

– Я спрячусь еще надежнее. – Наоми распихивала оставшиеся вещи по сумкам.

Юки смотрела на нее, качая головой.

– От меня? Ты мне не доверяешь?

Наоми отвернулась от кровати, которую вместе со столом и кой-какими другими площадями оккупировала, чтобы укладывать вещи, и положила руки подруге на плечи. Юки подняла на нее взгляд, и Наоми удивило читавшееся в нем чувство.

– Нет-нет, Юки. Дело совсем не в этом. Совсем.

Наоми обняла Юки, обмякшую, безучастную, будто всем телом надувшуюся от обиды.

– А что тогда? Не нравятся мне твои глаза. Я помню, как ты потеряла голову тогда, в Санта-Монике…

Юки вспомнила о случае в Санта-Монике, который был краеугольным камнем их совместной истории и мифологии, и в голове у нее что-то щелкнуло, она поняла; воспоминание словно ударило ее, она вздрогнула в объятиях Наоми, высвободилась и медленно отошла к кухне, чтобы взглянуть на подругу со стороны.

– Дело не только в твоем французе, – сказала Юки, вновь покачав головой. – Не только в этом профессоре, убийце и людоеде.

Юки нервно теребила один из своих ноготков, покрытых белым перламутровым лаком, поверх которого были наклеены аппликации в виде черных розочек. Одна из розочек уже частично отвалилась, и Юки пыталась соскрести остатки. Наоми еще раньше заметила, с какими предосторожностями подруга натягивала так ею любимые узкие перчатки.

– За несколько дней мне не узнать всю его историю, нужно больше времени.

– Всю вашу интимную историю, ты хотела сказать! Этот безумец и тебя свел с ума!

Поначалу Наоми хотела увлечь Юки своей токийской авантюрой и поплатилась, ведь Юки получила право ее критиковать – конечно, из лучших побуждений, искренне опасаясь за судьбу подруги, но было тут и другое – вечное их с Юки соперничество, профессиональная ревность, которая прорывалась наружу и жалила ни с того ни с сего – защититься ты не успевал.

Наоми отвернулась и снова принялась укладывать вещи.

– Он удивительный человек. Очень милый, чуткий.

Юки ходила взад-вперед по кухне.

– Наоми, боже, боже… Я ведь даже не увижу твое тело в мешке. Только десяток пакетов на молнии в морозилке.

– Юки, давай без драм. Он вовсе не исчадье ада. Просто человек, однажды совершивший нечто из ряда вон выходящее, оттого что любил страстно и был одержим.

Юки остановилась. Она, кажется, прекрасно понимала язык телодвижений Наоми и без всяких слов знала, что уже случилось, что произойдет дальше и чем все закончится.

– Ты уже спала с ним, да? Провела в его доме всего одну ночь и уже переспала с ним! Это ж надо!

– Ты не поймешь, – сказала Наоми, не оборачиваясь. – Не сможешь. Не поймешь, пока не прочтешь мою статью. Все, что я делаю, я делаю ради нее, это ты упускаешь из виду. Ради этой статьи. Ради этой истории. Она невероятная, и она только моя.

– Ну надо же. Я поражена. А Натан тоже так работает? Вы обмениваетесь впечатлениями после? Разбираете своих героев по косточкам? Смеетесь над ними?

Наоми и правда рассмеялась, по-прежнему стоя к Юки спиной.

– А знаешь, неплохая идея. Пожалуй, я позвоню ему.

Натан бродил по зеленым, тенистым улочкам Форест-Хилла и – невероятно! – беседовал с Наоми. Стояла жара, асфальт покрылся пятнами солнечного света.

– Гуляю по улице. Просто необходимо было выйти из этого дома.

– Знакомое чувство, – ответила Наоми. – Проблема в том, что, когда я выхожу из дома, я оказываюсь в Токио.

Ее голос звучал безмятежно – слишком безмятежно, и Натана это отнюдь не успокаивало. Так говорят, устав от долгих любовных утех. Мысль плавала у кромки сознания, Натан не собирался ее формулировать, но мысль не уходила, грызла его. Ну и пусть грызет своими острыми желтыми зубками. Все равно Натан не мог ее выразить. Ведь это Наоми нарушила в конце концов тупиковое гробовое молчание, воцарившееся после оглушительной ссоры по спутниковому телефону и долгих часов, которые Натан провел в попытках связаться со своей подругой – писал письма, эсэмэски, звонил и оставлял сообщения в соцсетях.

И вот как она его нарушила. Сообщила Натану, что ненавидит его, малодушного слабака, и никогда не простит. Что он смертельно ее ранил, искалечил, изуродовал ее любовь, а уж про венерические заболевания она вообще молчит. Что его спасло только одно: она намерена извлечь выгоду из всей этой жалкой истории и вообще из их отношений, да-да. А он бы должен страдать, и страдать бесконечно, как велосипедист на адской трассе горного этапа “Тур де Франс” hors catégorie[21]– может, на Мон-Венту или Коль-дю-Турмале, – со всех сторон теснимый страшными фанатами в диких костюмах, свистящими ему вслед. Конечно, говоря это, Наоми думала об Эрве, его карбоновом велосипеде и обтягивающих велосипедных шортах с лямками и накладкой из суперсовременных дышащих материалов в промежности, о его искривленном болезнью Пейрони пенисе – эх, надо было переспать с Блумквистом, какая досада! – ведь все, что она знала о велогонках, она знала от него.