Употреблено - [19]

Большими изящными руками Дуня обхватила руки Натана, нежно стиснула их, потянула к себе, медленно покачала из стороны в сторону, словно надеясь таким образом договориться с ним, отправить через сжатые пальцы молчаливое послание прямо к его сердцу.

– Ах, Натан, Натан… Как ты мил, как очарователен. Только у меня есть генетический маркер, предопределивший, что моей опухоли суждено метастазировать, – так и вышло, она повсюду в моем теле, в лимфоузлах. Ты трогаешь их, ласкаешь и знаешь, что это правда. Мне точно не выкарабкаться.

– Но Мольнар сказал…

– Мольнар – странный человек, чудак. Он хирург, то есть техник. Есть вещи, которые нельзя победить с помощью его аппаратуры, но Мольнар об этом и знать не хочет. Я вообще удивилась, когда очнулась и обнаружила у себя грудь. Думала, он увлечется и отрежет ее совсем. Почти разочаровалась, увидев, что все при мне и я почти цела. Мольнар направил меня в другую клинику, на сей раз в Люксембурге. Сомнительное предприятие, впрочем, Мольнар и сам сомнительный, но в голове у меня тоже есть маркер, который означает, что и туда мне суждено поехать и позволить им проделывать со мной всякое, пока не умру.

Натан лишь старался смотреть, не отрываясь, в беспокойные Дунины глаза и чувствовал себя обыкновенным сентиментальным человеком, не способным вымолвить ни слова. Мог ли он заговорить с ней о классических концепциях искусства и, следовательно, красоты, основанных на гармонии, вступавших в противоречие с теориями современности, теориями времен постиндустриальной революции, постпсихоанализа, основанными на болезнях и расстройствах? Мог ли привести аргументы в пользу того, что эта новая, преображенная болезнью Дуня – авангардное воплощение женской красоты? Он не посмел, зато она посмела.

– А пока я жива, мне больше нечем соблазнять, кроме аромата смерти. Моего летального парфюма. И мне хочется, чтобы тебе он казался соблазнительным, понимаешь? Ведь таково мое будущее, а я не хочу остаться одна. Так что я, может, попрошу тебя поговорить со следующим моим любовником. Подбодрить его, сказать, что можно войти в меня глубоко-глубоко и ничего не бояться. Или однажды ночью позвоню тебе и скажу: прилетай, я хочу, чтоб ты вошел в меня сзади и задушил. А почему нет? Зачем упускать такой случай?

Дуня замолчала. На протяжении всего разговора она отчаянно пыталась заглянуть Натану в глаза. И вдруг улыбнулась шокирующей доброй, нежной улыбкой.

– Ты приедешь, Натан? Приедешь, если я позвоню?

Натан направился к раздвижным стеклянным дверям зала ожидания “Дунай клаб” авиакомпании “Малев” и тут вспомнил, что недавно жаловался Наоми на свой телефон, а она сказала: “Лучше убей меня сразу”. Приближаясь к стойке регистрации, Натан вообразил, как входит в Наоми сзади и душит ее. Ее руки связаны за спиной поясом от махрового гостиничного халата. Ее длинная шея целиком во власти его рук. Лицо Наоми искажено прекрасной и пугающей гримасой экстаза, рот приоткрыт, и воображаемый Натан знает: в последний раз они занимаются сексом, после этого секса уже ничего не может быть. У стойки крайне неприятная тетка в униформе самого казенного вида – на ней был даже надоевший красный галстук с узором из стилизованных крылышек разных цветов – объяснила Натану, что копия членской карточки и прочие сомнительные бумаги, врученные ему Мольнаром, недействительны и поэтому она не может допустить Натана в землю обетованную – зал ожидания “Дунай клаб”. Выкатываясь вместе с чемоданом из зала и направляясь к выходу на посадку, юноша только дивился, как по-мольнаровски безупречно все вышло.

В аэропорту Шарля де Голля шла масштабная реконструкция. Сначала Наоми брела, как ей показалось, несколько километров вдоль неработающих травалаторов, затем ей пришлось тащить чемодан на колесиках два пролета вверх по лестнице (маленький остекленный лифт предназначался absolument[6] для инвалидов), потом – через зал с брошенными в беспорядке ресторанными стульями (столов не наблюдалось), который обслуживал один только громадный покосившийся автомат с напитками, далее еще один пролет вниз по лестнице – и наконец она оказалась в толпе отъезжающих, стоявших, оцепенев, в коридоре, где некуда было присесть, неподалеку от выхода на посадку. А самое страшное, что достать и открыть ноутбук, не двинув кому-нибудь по голове, оказалось практически невозможно. Наоми извлекла из бокового кармана сумки “Блэкберри”. Натан пользовался айфоном, Наоми же, чтобы обмениваться сообщениями – а она делала это практически непрерывно, – предпочитала коммуникатор; она любила настоящие, выпуклые кнопки (к тому же невозможно набирать на айфоне, если у тебя приличные ногти), и мысль о возможном скором крахе империи “Блэкберри” приводила ее в ужас. Такова полная опасностей жизнь человека, одержимого современной электроникой.

Наоми завела Q10 и вдруг вспомнила, почувствовав резкий всплеск адреналина, что оставила значок из “Крийона” на столе у врача Селестины – так разволновалась, покидая ее кабинет. И это было досадно, ведь воспоминание о провале у доктора Чинь и так подпортило оставшиеся полтора дня в Париже – Наоми ощущала незнакомый металлический привкус во рту, цвета окружающих предметов казались слишком яркими, словно перед приступом мигрени. Во время визита она не только не выяснила ничего полезного, но еще и с размаху врезалась в стену, обозначавшую границу ее интеллекта, по крайней мере ее просвещенности, и набила шишку.