Уплывающий сад - [27]

Шла медленно, да еще и по сторонам смотрела. Здесь было красиво, зелено, хотя не так, как сегодня. Листья более светлые, покрытые пылью, за несколько недель не выпало ни дождинки.

Я дошла до этого места и зашла в воду. В чем была, даже обувь не сняла. Вода была теплая, мутная, грязная. Я подумала: какое счастье, что никого не встретила, что могу сделать это спокойно, в одиночестве. Заходила все дальше, все глубже. Начала думать о своих детях и муже, о том, насколько их конец был страшнее моего. Сгущались сумерки, было тепло и тихо, и я была спокойна и тиха. Вода уже достигла пояса, потом поднялась выше пояса… дно было очень пологое. Я шла с трудом, ноги покрылись тиной, их приходилось каждый раз вытаскивать из грязи. Я говорила себе: еще один шаг, еще один — скоро будет глубоко. Пот стекал по лицу, так тяжел был путь этого медленного умирания. Потом вода стала холодной и прозрачной — я поняла, что приближаюсь к цели. Пошла быстрее, теперь я торопилась… Задыхалась, в ушах шумело… боялась, не хватит сил дойти туда, где почва уйдет из-под ног. Я подняла голову, чтобы набрать воздуха, и тогда… знаете, что тогда произошло? Отчетливо и близко, прямо перед собой я увидела… другой берег. Этот пруд был… мелкий. Он всегда был такой, а тут засуха, никаких осадков… Я рухнула на землю, обессиленная, мокрая, живая.

Я думала, женщина скажет что-то еще, но она молчала и всматривалась в этот свой другой берег, а ее лицо, серое в сумерках, по-прежнему было кротким и милым.

— Спасибо вам, — произнесла она спустя некоторое время.

Я хотела спросить, что было дальше, но поняла: она больше ничего не скажет. Темнело, показались звезды. Поздняя птица сорвалась с ветки и пролетела низко, задевая крыльями воду.

Свинья Świnia Пер. С. Равва

В овине прятался человек. Немолодой, многое испытавший. Он был здесь уже две недели, скрываясь за перегородкой, сделанной из соломы, укрытие держалось на честном слове. Это было не первое его убежище. Скитание по чердакам, сараям, подвалам и даже семейным склепам, оплаченное наличными, продолжалось уже много недель. Каждого дня и каждой ночи этих недель хватило бы, чтобы заполнить страницы книги, если бы слову было под силу передать бремя безысходного отчаяния и бессильного одиночества.

Но он был жив. Местечко, расположенное неподалеку, в котором он родился и которое знал как свои пять пальцев, уже наполовину вымерло, выпотрошенное зондеркомандой. «Район» уменьшился до нескольких домов, где еще жили, в других домах двери были опечатаны, а через окна видны валявшиеся на полу постельное белье, кастрюли, одежда.

Стояло прекрасное лето, обещавшее хороший урожай, жаркое. На маленьком, в несколько квадратных метров чердаке было душно, в воздухе висела пыль от сухой соломы, и человек сделал небольшое отверстие в наружной стене овина. Через эту щель он мог одним глазом охватить клочок земли: луг перед крестьянским двором и полоску шоссе. Дом стоял у главной дороги, соединяющей местечко с Т., областным городом.

Целыми днями он сидел у щели. Дышал и смотрел то одним, то другим глазом. Был свидетелем обрывков повседневных событий: прошла хозяйка, проехала телега с решетчатыми бортами, ребенок упал.

Курить он не мог, опасаясь пожара, а щель его спасала. Он видел.

Он вспоминал и пережевывал свою жизнь, часами вел разговоры с воображаемыми собеседниками, декламировал латинские тексты, с трудом восстановленные в памяти, был близок к раздвоению личности, что объективно констатировал как врач. Прислушивался к выстрелам в местечке, прислушивался к тишине. Потом считал. Считал шаги сновавших по крестьянскому двору людей, удары топора, когда рубили дрова. На этом чердаке его спасала щель. Он видел.

В тот день его разбудил шум мотора. Еще не рассвело, и он мало что мог разглядеть. Но знал: машины ехали из Т. в местечко. По тяжелому гулу он понял, что это грузовики. Припал к доскам и на несколько секунд даже перестал слышать шум моторов — так стучало его сердце. Он понимал, что это значит, подумал, что в последний раз, когда он сам еще был в местечке, оттуда выехали двадцать переполненных грузовиков…

— За последними живыми, — прошептал он, — за последними еще живыми.

Вскоре в предместье наступила тишина, медленно светало. Желтые цветы на лугу, название которых он не мог вспомнить, засверкали на солнце. Он все сидел у щели, взгляд был прикован к кусочку шоссе, хотя там ничего не происходило. Пока ничего не происходило.

Потом он прикладывал к щели ухо и слушал. Через час, который показался ему веком, уловил далекий крик. Он пошатнулся и закрыл глаза, но закрытые глаза не спасали. Он знал все с точностью очевидца четырех акций, во время которых чудом остался жив.

Крики усиливались, а может, ему так казалось? Но выстрелы не могли быть обманом. Они все раздавались, беспорядочно, ослабленные расстоянием в два километра. Он съежился в уголке, закрыв глаза руками. Кого забирали? Кого мучили? Он знал всех, лечил их…

Он вдруг стряхнул с себя апатию и притаился у щели. Они возвращались. Не понимая, что делает, он воткнул палец в щель, чтобы ее расширить, и теперь видел отчетливо.