Упирающаяся натура - [31]
«Мы создали великую культуру без великой цивилизации», — вроде Мережковский сказал. Дескать, размышлизмы-то у нас были, а вот розетку ровно закрепить… Русский фатализм (пренебрежение к материальной культуре, к здоровью, к человеческим жизням) из чего только не выводили. В том числе и прежде всего — из угнетённого состояния народных (в марксистской фразеологии) или русских национальных (в нынешней) масс. Настолько были беспросветной нищетой и бессмысленной работой на барина замучены, что ничего не хотелось, кроме как поскорей сдохнуть.
Потерпи, дядя Ваня, мы отдохнём, мы обязательно отдохнём.
А значит, все эти потёртости и погнутости (кое-как приделанная розетка, кое-как белёные стены) выражают тягу к вечности. Проще — к неизменности, а ещё проще — к покою. Кривенько — и ладно, только бы не делать ремонт, ничего не делать.
Василий Немирович-Данченко (брат Владимира) в своей книге «Соловки» писал, что простые люди с охотой уходили в монастырь, потому что тяготы и аскеза монашеской жизни казались им ерундой по сравнению с тяготами и аскезой жизни крестьянской. Бежали на Соловки, как на курорт.
И смерть на войне была для таких людей всего лишь избавлением от войны. Свидетельства о равнодушии советских пленных солдат к собственному страданию известны. «Ничего, скоро уже…» Можно сказать — сломленный дух, тупое ожидание смерти, забитость. А можно — принятие смерти как воскрешения из мёртвых. Умом это непросто понять. Почувствовать на собственной шкуре — проще.
Вебер в своё время придумал, что протестанты потому так много и хорошо работают (и розетки ровные такие у них), что успех и благополучие являются для них свидетельствами благоволения Божьего. Если Бог тебе при жизни потрафляет, значит, и на том свете будешь спасён. Добиться успеха — значит получить от Бога гарантии. Это не так стыдно, как кажется. Ребёнок хорошо учится, потому что его любят. А не наоборот.
У нас не так. Мы словно заранее уверены, что «там» хуже не будет. Для нас привычно думать — чем труднее жизнь твоя, тем больше тебе там воздастся. С особой охотой подтверждающие это места из Евангелия вычитываем. И главный праздник у нас не Рождество, а Пасха. День, когда не боятся смерти. Нас при жизни Бог бьёт — значит, любит.
Это, впрочем, не о всех русских одинаково верно. Больше о «никонианах», царёвых людях. Раскольники, что в Сибирь ушли, те и вовсе по-протестантски жили. Да и на Дону, откуда выдачи нет… Выходит, права теория? Что от царёва и помещичья гнёта всё?
Говорят, что европейцам не легче было, но началась колонизация, они ушли, и в колониях, на свободе, сформировалось новое мироощущение, которое потом было как-то там возвращено в метрополию. А у нас почему не возвращено?..
Не помню, забыл.
Да и неохота об этом. Настолько это всё целлулоидно, трескуче по сравнению с лицом женщины, пекущей хлеб, — некрасивым, но вдруг озаряемым красотой благодаря удачному ракурсу: опущенные ресницы, склонённая голова — узнаваемые знаки смирения. У Андерсена (в переводе, не помню чьём): «Снежная Королева была красива, но не было кротости в её лице…» А стало быть, не вполне красива.
Знаки бедности, убыли, запустения — и есть для меня выражение такой кротости, «полной, окончательной красоты». Надёжности, уюта, покоя. Новая вещь может постареть и будет жалко её. Может постареть — и будет считаться испорченной, и придётся её выкинуть. А такая вот, потёртая, косенькая, — уже не испортится и будет долго, очень долго служить. Тоска по вечности — говорю же.
Можно о том же самом по-другому сказать: «Здесь нищие молятся, молятся на — то, что их нищета гаран-ти-ро-ва-на». Да. В терпении действительно много скотства.
Хотя всё же меньше, чем в нетерпении.
Почему я не был на «Русском марше»
Как обычно после «Русского марша», подсчитывали явку-неявку. Лента пестрела фотографиями: «А так? А если с крыши?».
Вспомнилось из детства. Разглядывая фотографии военных парадов, любил прикидывать: это ж на сколько в бою хватит? Бах, бах — двоих нет. Бум — пятерых нет… Эх, маловато. Надо бы побольше. На расход всегда надо побольше, с запасом.
А «Русский марш» — это как? На расход или, наоборот, на развод? (Или про запас, там…)
Наверное, зависит от того, готовность к чему он символизирует. Если к борьбе против чего-нибудь, значит, на расход. Если к борьбе «за» — на развод.
Замечательное выражение — «борьба за». Едва напишешь его, и стул под тобой начинает раскачиваться от скуки, так что неудержимо тянет блевать.
Считается, что людей легче поднять «против». Энергией возмущения поделиться легче, чем энергией созидания. Не случайно устроители «Русских маршей» используют, главным образом, протестные лозунги.
Никто не блюёт, этот поезд в огне, всё серьёзно, у всех глаза, как на плакате «Воин Советской армии, спаси». А толку-то?
«Там где в прошлом году было 16 человек, в нынешнем — уже 200», — анализирует аналитик. Растёт малыш. Только против Курбан-Байрама рановато ему пока. (Или против открытия торгового центра «Золотой Вавилон», если вдруг кому понятнее такой враг.)
На еженедельное проветривание очередной траченой молью и пересыпанной нафталином горжетки в Кремлёвском дворце съездов собирается больше русских людей, чем на «Русский марш», — почему? Потому что русские люди козлы и недостойны своего национализма? Или…
Есть люди, которые расстаются с детством навсегда: однажды вдруг становятся серьезными-важными, перестают верить в чудеса и сказки. А есть такие, как Тимоте де Фомбель: они умеют возвращаться из обыденности в Нарнию, Швамбранию и Нетландию собственного детства. Первых и вторых объединяет одно: ни те, ни другие не могут вспомнить, когда они свою личную волшебную страну покинули. Новая автобиографическая книга французского писателя насыщена образами, мелодиями и запахами – да-да, запахами: загородного домика, летнего сада, старины – их все почти физически ощущаешь при чтении.
«Человек на балконе» — первая книга казахстанского блогера Ержана Рашева. В ней он рассказывает о своем возвращении на родину после учебы и работы за границей, о безрассудной молодости, о встрече с супругой Джулианой, которой и посвящена книга. Каждый воспримет ее по-разному — кто-то узнает в герое Ержана Рашева себя, кто-то откроет другой Алматы и его жителей. Но главное, что эта книга — о нас, о нашей жизни, об ошибках, которые совершает каждый и о том, как не относиться к ним слишком серьезно.
Петер Хениш (р. 1943) — австрийский писатель, историк и психолог, один из создателей литературного журнала «Веспеннест» (1969). С 1975 г. основатель, певец и автор текстов нескольких музыкальных групп. Автор полутора десятков книг, на русском языке издается впервые.Роман «Маленькая фигурка моего отца» (1975), в основе которого подлинная история отца писателя, знаменитого фоторепортера Третьего рейха, — книга о том, что мы выбираем и чего не можем выбирать, об искусстве и ремесле, о судьбе художника и маленького человека в водовороте истории XX века.
Восточная Анатолия. Место, где свято чтут традиции предков. Здесь произошло страшное – над Мерьем было совершено насилие. И что еще ужаснее – по местным законам чести девушка должна совершить самоубийство, чтобы смыть позор с семьи. Ей всего пятнадцать лет, и она хочет жить. «Бог рождает женщинами только тех, кого хочет покарать», – думает Мерьем. Ее дядя поручает своему сыну Джемалю отвезти Мерьем подальше от дома, в Стамбул, и там убить. В этой истории каждый герой столкнется с мучительным выбором: следовать традициям или здравому смыслу, покориться судьбе или до конца бороться за свое счастье.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!