Унижение - [21]

— Но мой отец вовсе не разъярен, ярость вообще не в его характере, и я не думаю, что надо провоцировать сцену, когда она даже и не назревает.

«Назревает, еще как назревает! — подумал он. — Эти мещане, твои родители, так просто не уймутся». Но сказал лишь:

— Ладно, я только предложил. В конце концов, это твое дело.

Но так ли это было? Разве не следовало ему пресечь вмешательство ее родителей, приняв их вызов, вместо того чтобы пассивно предоставить всему идти своим чередом? Он должен был вместе с ней поехать в Нью-Йорк на встречу с отцом — настоять на своем присутствии и приструнить Эйсу. Несмотря на все заверения Пиджин, он не мог отделаться от мысли, что Эйса разъярен и лучше встретиться с ним, а не прятаться от него. Все дело в том, что он звезда? Разумеется, именно так должен рассуждать Эйса, никогда не получавший больших ролей. «Да, он будет считать, — думал Экслер, — что моя слава лишила его единственной дочери, актерская слава, которой сам Эйса никогда бы не снискал».

Только в середине следующей недели у него дошли руки до пятничного номера окружной газеты, и на первой странице он обнаружил статью про убийство, случившееся в благополучном пригороде в двадцати пяти милях отсюда. Мужчину за сорок, преуспевающего пластического хирурга, застрелила из охотничьего ружья его жена, с которой он проживал раздельно. Эта самая жена была не кто иная, как Сибил ван Бюрен.

К тому времени Сибил разошлась с мужем. Она приехала на машине к его дому с другого конца города и, как только он открыл дверь, дважды выстрелила ему в грудь. Он умер мгновенно. Бросив орудие убийства на пороге, женщина вернулась в машину и сидела там, пока не приехала полиция и не отвезла ее в участок для составления протокола. Утром перед уходом из дома она договорилась с няней, что та пробудет с двумя ее детьми весь день.

Экслер немедленно позвонил Пиджин и все ей рассказал.

— А ты тогда поверил, что она на это способна? — спросила Пиджин.

— Она-то? Такая слабая и беспомощная? Нет, ни за что. Мотив был серьезный — растление ее ребенка. Но чтобы она решилась на убийство! Она спрашивала, не соглашусь ли я его убить, говорила: «Мне нужен кто-то, кто убьет этого порочного человека».

— Жуткая история, — отозвалась Пиджин.

— Такая хрупкая женщина, словно скроенная по непрочным детским лекалам. Никому и в голову не придет, что от нее может исходить какая-то угроза.

— Ее не признают виновной, — рассудила Пиджин.

— Может, не признают, а может, и признают. Если решат, что имело место временное помешательство, это избавит ее от наказания. Но что с ней будет дальше? И что станет с ее дочерью? Даже если жизнь девочки не искалечил навсегда отчим, то теперь уж точно искалечила мать. А у них ведь еще и сын.

— Хочешь, я приеду сегодня вечером? Что-то мне не нравится твой голос.

— Нет-нет, — ответил он, — я в полном порядке. Просто никогда раньше не был знаком с человеком, совершившим убийство не на сцене.

— Я приеду, — решительно заявила Пиджин.

И она приехала, и после ужина, в гостиной, Экслер повторил ей подробно все, что говорила ему Сибил ван Бюрен в больнице. Он нашел ее письмо, то самое, которое она прислала ему на адрес офиса Джерри, и дал его прочесть Пиджин.

— Муж утверждал, что невиновен, — заметил Экслер, — что она психически больна, невменяема.

— Она действительно невменяема?

— Мне так не показалось. Видно было, что она страдает. Но я склонен был верить тому, что она рассказывала.

Целый день он перечитывал заметку, снова и снова смотрел на фотографию Сибил в газете — студийный портрет, на котором она была молодая и хорошенькая и походила не на замужнюю женщину за тридцать и уж точно не на Клитемнестру, а скорее на старшеклассницу из школьной группы поддержки, которая еще ничего в жизни не видела.

На следующий день Экслер позвонил в справочную и легко получил номер телефона ван Бюренов. Позвонил. Ответила женщина, оказавшаяся сестрой Сибил. Он прочитал ей по телефону письмо. Договорились, что он снимет с письма копию, а оригинал вышлет ей для передачи адвокату Сибил.

— Вам разрешают с ней видеться? — спросил он.

— Да, в присутствии адвоката. Она скучает по детям и жалуется, что нельзя их повидать, но в остальном держится пугающе спокойно.

— Она говорила что-нибудь про убийство?

— Она говорит: «Это нужно было сделать». Можно подумать, это ее пятидесятое убийство, а не первое. Она в очень странном состоянии. По-моему, до нее не доходит весь ужас происшедшего. Похоже, ей кажется, что весь ужас остался позади.

— Это пока, — сказал он.

— Да, я тоже так подумала. И однажды все рухнет. Долго она не сможет прятаться за этой невозмутимой маской. Мне кажется, за ней надо бы присматривать, чтобы она не покончила с собой в камере. Что-то будет дальше… Страшно подумать.

— Могу себе представить. То, что она совершила, никак не вяжется с моим представлением о ней. Почему она все-таки сделала это? И ведь прошли месяцы с того дня, когда обнаружилось…

— Потому что, после того как они разъехались, Джон продолжал все отрицать и утверждал, будто она бредит, и это приводило ее в дикую ярость. В то утро, собираясь увидеться с ним, она сказала мне, что вырвет у него признание, чего бы это ни стоило. Я отговаривала ее: «Не стоит тебе с ним встречаться. Ты разозлишься и потеряешь над собой контроль». Так и вышло! А ведь говорила я ей, что надо обратиться к прокурору округа, предъявить иск. И упрятать Джона за решетку. Но она отказалась: он достаточно известный человек, история попадет в газеты, Элисон придется пройти через кошмар суда, через испытания, которых ей не перенести, а девочка и без того столько пережила. Да, она так говорила, и поэтому я даже представить себе не могла, что «выбить из него признание, чего бы это ни стоило» — значит пустить в ход оружие. Она же должна была понимать, что это тоже попадет в газеты! И ведь она даже не дала Джону времени впустить ее в дом. Он не успел сказать ни единого слова. А не то, что они ссорились, она вышла из себя и застрелила его в состоянии аффекта. Ей потребовалось всего-навсего увидеть его лицо, чтобы нажать спусковой крючок, нажать дважды, и вот он мертв.