Уничтожение - [4]

Слова силы были подобны музыке, от их звучания дрожь побежала по уже замерзшей спине Громфа Это бы­ло славное заклинание, трудное заклинание, редкое закли­нание, и знали его считаные единицы среди дроу. В конце концов Джаэмас был отобран со всей тщательностью.

По мере того как голос то набирал высоту, то падал, а слова повторялись и наслаивались друг на друга, маг Хорларрин подступал все ближе к трясущемуся, смер­тельно перепуганному пленнику. В одной руке он изящ­но держал ложку, будто художник — кисть. Другой ру­кой Джаэмас широко раскрыл левый глаз жертвы. Похо­же, мальчишка сообразил, что должно произойти, лишь когда сияющая серебряная ложка оказалась в дюйме от его глаза.

Он завопил.

Когда острый край ложки скользнул под его веко, он завопил громче.

Когда Джаэмас одним ловким плавным движением извлек его глаз из глазницы, он завопил еще громче.

Когда глаз с тихим влажным звуком шлепнулся в чашу, которую Прат держал у подбородка пленника, тот пронзительно завизжал.

Глазам крысы кровь, струящаяся из пустой глазницы, казалась черной. Джаэмас раскрыл правый глаз пленни­ка, и молодой дроу взмолился о пощаде. Тем не менее Мастер Магика продолжал произносить заклинание, не сбившись ни на миг, не пропустив ни звука. Когда он погрузил ложку под правое веко, мальчишка начал мо­литься. Когда глаз покинул глазницу, все, на что был способен изменник, — это дрожать, широко разевая рот. На шее его вздулись жилы, по лицу струилась кровь.

У Громфа мелькнула мимолетная мысль: не сказать ли пленнику, парализованному агонией и ужасом, что по крайней мере последним, что он видел, было лицо дроу и простые очертания серебряной ложки. То, что предсто­ит увидеть Громфу, может свести с ума даже Архимага.

Разумеется, Громф не сказал ничего.

Глазами Киорли Громф видел, как Джаэмас погру­зил серебряную ложку в чашу, старательно следя, чтобы не порезать хрупкие глазные яблоки. Маг Хорларрин, продолжая нараспев произносить заклинание, взял кры­су из рук хозяина, и перед мысленным взором Громфа все закружилось. Он слышат, как Прат бережно опус­тил чашу на пол, а Джаэмас повернул крысу так, что Громф смог увидеть себя лежащим на спине на холод­ном стальном столе. Громф видел, как дрожали руки Прата, когда тот осторожно, почти нехотя обернул ко­жаные ремни вокруг правого запястья Громфа. Племян­ник затянул петлю, но недостаточно туго.

— Крепче, мальчик! — рявкнул Архимаг. — Не будь таким щепетильным и не бойся причинить мне боль.

Громф позволил себе рассмеяться, когда его племян­ник затянул петлю и перешел к правой лодыжке. Джа­эмас продолжал выпевать слова заклинания, пока Прат привязыват дядю к столу за запястья и лодыжки. На­конец прочность узлов и петель удовлетворила Громфа, и он кивнул магу Хорларрину.

«Как странно, — подумалось Архимагу Мензоберран­зана, когда Джаэмас опустил Киорли на его обнаженную грудь. — Если бы Ллос пожелала, ничего этого не пона­добилось бы, но независимо от того, отвечает она на мольбы своих жриц или нет, это все равно оказалось возможным».

Эта мысль принесла Громфу временный покой. Осо­знание — нет, уверенность в своем могуществе всегда успокаивала его, сделала она это и теперь. Именно эта уверенность помогла ему дышать ровно и сохранять не­подвижность, пока он, следя глазами крысы, видел, как Киорли бесцельно, лениво прошлась по его груди к под­бородку. Крыса помедлила, и Громф увидел черные кон­чики пальцев Джаэмаса, приближающие к его левому глазу загнутый кусок проволоки. Пальцы, коснувшиеся век Громфа, были прохладными и сухими. Архимаг ле­жал неподвижно, пока Хорларрин осторожно пристра­ивал проволочки, чтобы веки Громфа оставались широ­ко раскрытыми. То же повторилось с правым глазом, Джаэмас продолжал нараспев произносить заклинание, а Киорли взирала на все это с несвойственным ей тер­пением. Крыса двигалась замедленно под действием за­клинания, и та же магия заставляла грызуна сосредото­читься на глазах Громфа.

Хотя Громф и чувствовал проволочки, удерживающие его глаза открытыми, но стоило ему перестать концент­рироваться на своей любимице — и он не мог видеть ни­чего. Ни намека на свет или тени, ни малейшего отблеска.

Громф глубоко вздохнул, успокаиваясь.

— Продолжайте! — велел он.

Отвлекшись от крысы и сконцентрировавшись на са­мом себе, Громф не мог видеть, как Киорли ползет по его лицу, но ощущал каждый укол ее коготков, ощущал ее мускусный запах, слышал ее посапывание. Усы коснулись одного из открытых глаз Громфа, и Архимаг вздрогнул. Прикосновение было болезненным. Пусть глаза его стали бесполезными, но боль они по-прежнему чувствовали.

«Что ж, — подумал Громф, — тем хуже для меня».

С первым укусом голову Архимага захлестнула вол­на жгучей мучительной боли. Тело Громфа напряглось, зубы заскрипели. Он чувствовал, как попятилась крыса, как кровь медленными каплями потекла по щеке. Джа­эмас продолжал петь. Боль не утихала.

— Киорли, — пробормотал Архимаг. Крыса колебалась. Даже под воздействием заклина­ния, даже соблазняемая таким лакомством, как живой — пусть и невидящий — глаз, крыса чувствовала, что уве­чит своего собственного хозяина, хозяина, который, как показывало прошлое, менее всего склонен был прощать.