Унесенные войной - [74]

В январе Матье отослал жену и сына в центр региона с целью найти там небольшое имение с виноградниками, похожее на то, которое было у них в Алжире. Он легко убедил Марианну, которая после смерти брата и его жены больше не могла спать, дрожала и плакала днем, но на Мартина пришлось потратить больше времени: он хотел оставаться с отцом до конца. Матье объяснил ему, что нужно вывезти из Алжира его небольшие денежные сбережения, а самое главное — нельзя рисковать и оставлять Марианну одну, если вдруг здесь что-нибудь произойдет.

— Тогда почему бы тебе не уехать с нами?

— Потому что нам там многое понадобится, и я хочу попытаться продать как можно больше вещей, хотя бы инструменты и мебель.

— Уезжай с ней, я попробую все продать. Потом я к вам присоединюсь.

— Послушай, малыш, — отвечал ему Матье, — мне сейчас шестьдесят восемь лет, а тебе — двадцать один. Твоей матери нужен кто-то, кто мог бы работать, помогать ей жить. Ты с этим справишься лучше, чем я, и главное, ты сможешь это делать дольше.

— Ты ничего не выручишь здесь за наше имущество.

— Это еще неизвестно. Может, кто-то хочет остаться и с удовольствием воспользуется дешевизной.

— Ты прекрасно знаешь, что вряд ли.

— Нужно попробовать.

Мартин и мать уехали. Матье отвез их в Алжир с двумя чемоданами, один из них содержал все заработанные их трудом сбережения на жизнь, а именно тридцать тысяч франков. Сам же он быстро понял, что напрасно остался. Арабов охватило всеобщее безумие, они уезжали и бросали все: дома, сельскохозяйственные машины, земли, в которые вложили столько непосильного труда. Некоторые семьи жили здесь уже в третьем поколении. Матье знал, что одному оставаться в Аб Дая ему было опасно. Ночью он почти не спал, держал ружье возле себя. Но он понимал, что едва ли успеет им воспользоваться одной рукой. Тогда чем покоряла его эта опустевшая Матиджа? Чего он искал? Хотел последний раз оглядеть свое имение? Он даже этого не мог сделать. Это было бы самоубийством. Нет, что он действительно не хотел оставлять, так это могилу своего сына Виктора, родившегося и умершего на этой земле, которую он, Матье, несомненно покидал навсегда. Эта мысль причиняла ему огромные страдания. Матье любил своего сына больше всего на свете, и ему казалось, что так он его предает, оставляет одного во враждебной стране, без помощи, без защиты, ведь сам Виктор не мог себя защитить.

И все же пора было уезжать. Мартин с Марианной нуждались в нем. Там, во Франции, по-прежнему была Люси, с ней можно было поговорить о Праделе, вернуться в Пюльубьер, отыскать детей Франсуа, восстановить связи с теми, кто принадлежал к его семье, и таким образом замкнуть круг своей жизни.

Матье даже не знал, какой был день. Наверное, воскресенье. Руководствуясь инстинктом самосохранения, он принял меры предосторожности и оставил достаточно бензина, чтобы при необходимости хватило до Алжира, а в бумажнике он хранил билет, купленный вместе с Мартином и Марианной. Однако что-то еще держало его тут. Он хотел в последний раз сходить на могилу Виктора, возле виноградников, которые они с огромными усилиями пересаживали вместе с Роже.

Матье пообедал куском хлеба и сыром, и как раз в тот миг, когда собирался подняться, почувствовал запах горелого. Он поторопился к окну и увидел пламя: сарай и хлев пылали. Матье выбежал, как безумный, приблизился к огню, стал искать воду, но черпак давно не работал. Тогда он схватился за вилы, стал бороться с уже высоким пламенем, быстро понял, что ничего не может исправить, у него не было никаких подручных инструментов, и вдобавок — только одна рука, чтобы защитить свой дом. Он долго стоял в оцепенении перед этим пламенем, символизирующим крах всех его усилий, всех его надежд, а затем подумал о машине. Матье открыл дверь гаража, затем сел в машину, надеясь, что получится завестись с первого раза. К счастью, так и вышло. Выехав из гаража, он вышел из машины, еще раз посмотрел на дом — он тоже горел. Матье с облегчением нащупал бумажник в заднем кармане брюк, вернулся в автомобиль, завел его, выехал на дорогу, ведущую к трассе, услышал странные удары о кузов и понял, что по нему стреляют. В этот момент разбилось заднее стекло.

Матье пригнулся, чуть не врезался в эвкалипт у края дороги, с трудом вернулся на трассу и больше уже ничего не слышал, на всех парах мчал в Шелли, где свернул направо, в направлении Биртуты, находящейся на национальной трассе через Буфарик — на дороге, ведущей в Алжир. У него появился соблазн остановиться, чтобы еще раз посмотреть на свое имение, но мысль о жене и сыне заставила его не поддаться желанию, и с блестящими от слез глазами Матье продолжал путь, терзаемый мыслью, что не смог даже преклонить колени у могилы сына, чтобы попрощаться с ним.

Трасса департамента освещалась с обеих сторон. Матье был начеку. Он в любой момент ожидал, что на пути может появиться грузовик, а в нем — банда феллахов, готовых наброситься. Но они, очевидно, были заняты на фермах. Как только он добрался до национальной трассы, ему стали встречаться первые французские посты, и он понял, что теперь в безопасности. Он предъявил документы, получил право въезда, доехал до белого города к девяти утра и припарковался на набережной, возле маленького сквера, в котором когда-то ждал Роже Бартеса в тот день, когда шурин привез с собой бомбу. Матье спустился к порту с кораблями, но там не было «Города Марселя», на который должен был взойти Матье.