Умри, ведьма! - [7]

И нет на всем острове места волшебнее, чем Шелам — огромный лес, разделяющий земли Королевства и живых мертвецов — дивов. Никто и никогда еще не проходил Шелам насквозь, никто не знает, что скрывается в его дебрях.

Но говорят, что в ведьмачью ночь вся нечисть Шелама выбирается из нор и ухоронок и пляшет для Олень-Звезды. А луна и звезды садятся на деревья и смотрят на эти пляски. Сможешь поймать звезду — проси у нее чего хочешь.

А еще говорят, что на старой дороге — одной из семи древнейших дорог Королевства, что проходит по самому краешку Шелама, — в колдовскую ночь можно увидеть Дикую Охоту.

Еще до Харда Юного чья-то исполинская рука разбросала по острову Стражей Года — огромные черные камни, неведомо кем расколотые пополам. Есть такие и в Королевстве, и на землях дивов. В ведьмачью ночь из Стража Года выходит белый олень и всю ночь скачет по дорогам острова, а на рассвете снова исчезает в одном из камней. И на землях вокруг этого камня следующий год будет добрым и урожайным — ни засуха, ни ранние холода не тронут посевы, а на людей и на скотину не нападет мор.

И каждую ведьмачью ночь за оленем гонятся оборотни. Рыжие волки — дивы и Серые — Королевская семья. И тот, кто побеждает, приносит удачу своей земле. Оборотней-дивов больше, но Серые — сильнее, выносливей и злее. Оттого-то из года в год Хардинги и побеждают дивов, и Королевство стоит нерушимо.

* * *

В этот раз ведьмачья ночь задержалась, и Кали совсем извелся. Уже и последний Морозец-внучек убежал вслед за дедушкой, и паводок сошел, и травка, как оглашенная, поперла из земли. Отощавшая за зиму скотина, обвешанная оберегами, с протяжными стонами поплелась на пастбище.

Скотным духам в этот год жертв не приносили — боялись островных магов. Сами-то волшебники пока близ Шелама не показывались, зачем им лезть в такое захолустье? Но Солнце и так все видит. Да и донести на соседа — милое дело. Поэтому плошки с пивом по коровникам не ставили, под деревьями коровьи фигурки (детишкам лесным поиграть) не закапывали, белую лошадь для водяника в омуте не топили.

Вместо этого поставили пастуху не один раз, как прежде, а раза три. И он, осоловев от такого счастья, обещал, что все будет лучше некуда и ежели какая нечисть к коровенкам сунется — он ее враз кнутом между глаз угостит.

Через пару дней, протрезвев окончательно, пастух кинулся к Кали и скупил у него все талисманы, не торгуясь. Сам бочонок браги прикатил, не пожалел. Кали за всю зиму столько не заработал, как в тот день. Однако и это его не радовало. Пастух ведь не на его обереги надеялся, а на Гласову силу. Все помнили, какой прежде дед был колдун. Пастухов деверь его на свадьбе не уважил, так он весь свадебный поезд в собак превратил.

После того как Кали стал жечь по ночам меченые свечки, Глас притих, не кричал больше, не метался, только вздыхал тяжело. Да еще ходить стал под себя. Как Кали за ним ни следил, а вонь в избе стояла изрядная. Кали подозревал, что дед над ним потихоньку издевается. Думал уже, не поморить ли голодом лихого старичка, да что толку? Пока дед по доброй воле Силу не отдаст, все равно не помрет, а начнешь его по-родственному уговаривать, так он еще какую-нибудь пакость выдумает.

Но свершилось наконец. Сидел Кали как-то вечером на крылечке, думал — не повыть ли на луну, раз уж жизнь совсем собачья пошла. И вдруг увидел над лесом долгожданный хвостатый огонек. Долго размышлять не стал: все уже было передумано, и не раз. Припер понадежнее дверь, чтобы дедушка куда-нибудь не улизнул, и — в лес.

* * *

Ухоронка была за скрипучим старым кустом рябины в трех шагах от древней дороги. Кали загодя накидал на дно елового лапника, только без толку: хвоя сухая коленки колола, а земля все равно обжигала каленым холодом. Не нравилось ей, видно, что сын ее не сидит смирнехонько дома, а прибежал выслуживаться перед нежитью, что приходит в наш мир из-за острой грани Меча Шелама. Сколько Кали ни бранил мысленно Прародительницу, сколько ни уговаривал ее льстивым шепотом, а ноги будто ледяные крысы грызли. И покуда дышал на кулаки и стучал зубами, едва не пропустил главное.

Где-то вдали, за поворотом дороги, затренькали вдруг копытца. Тихонечко так, будто дождь стучал по камням. А потом над самой землей поплыл волчий вой. Стая басила беззлобно, уверенно, ясно было: гонят зверя, не торопясь. И лишь один звонкий голосок скулил, плакал-захлебывался, будто потерявшийся щенок звал мамку. Кали в комок сжался, рот себе ладонью заткнул, но все равно подполз поближе, чтоб лучше видно было. Такое редко дважды в жизни увидеть удается.

Из-за поворота, едва касаясь копытами земли, вылетел белый олень. Над кончиками его рогов плясали язычки темного пламени. След в след неслись огромными прыжками шестеро рыжих волков. И замыкал эту вереницу молодой серый волк. На бегу он прихрамывал, оступался и повизгивал, тогда один из рыжих, не останавливаясь, клацал зубами и глухо рычал. Дикая Охота пронеслась мимо старых дубов, мимо ухоронки молодого колдуна и исчезла за поворотом. Кали перевел дух, но чудеса в эту ночь еще не кончились.

Ожили дубы. В сплетениях ветвей зашевелились темные фигуры, и Кали, в первое мгновенье оцепенев от ужаса, подумал: «Звезды! Погасшие звезды!», но потом разглядел — люди. Просто оказались поумнее его и, чем мерзнуть на земле, забрались на дерево. Они спрыгнули на землю, и Кали смог разглядеть их получше. Всего ночных бродяг было четверо, из них одна баба — Кали услышал, как хлопнула юбка, и увидел белые икры, когда она сигала с дерева. Все четверо встряхнулись и молча повернули в лес. Кали понял: шеламцы, лесные колдуны, больше некому. Выждал немного и заторопился следом, стараясь ступать без шума. Впрочем, это было нетрудно: колдуны пока шли по тропке. Последней шагала баба, белый ворот ее рубашки выбился из-под кофты и служил для Кали хорошим ориентиром.