Умри, ведьма! - [15]

— Еще чего! Знаешь, сколько те же солдаты за мою голову получат?

— Если не поможешь, значит, ты тоже…

— Тоже — кто? Договаривай, коли начала.

— Ты ж сама сказала — в лесу нельзя.

— Тьфу! Чтоб мне в другой раз грибом родиться! У грибов родичей не бывает. Ну что я сделаю, а? Как по-твоему?

— Не знаю, — сказала Радка. — Ты шеламка или я, как по-твоему? Хорошо это, когда людей, ровно скотину, гоняют?

— Нет, надо же! — Десси топнула ногой. — Вот пристала, как кобель к сучке! Ладно, пошли. Сделать ничего не сделаю, так хоть от обузы избавлюсь. Давай, поторапливайся.

Солнце вдруг погасло. Все вокруг подернулось серой пеленой. С севера наползала туча — неровная, темная, будто грязная нечесаная шерсть.

* * *

Прошло немало времени, прежде чем он научился удерживать в памяти хотя бы несколько мгновений, стал вспоминать, хоть и ненадолго, какие-то слова, чаще простые, ничего не значащие, вроде «дерево», «трава», «ветер». Другие слова жглись, просто плевались болью, и его разум тут же отскакивал в сторону, вновь прятался в спасительную холодную дымку беспамятства. И вновь единственным, что он осознавал, были щекотная земля и хвоинки под подушечками лап, разноголосый хор запахов, блаженное ощущение, с которым голодный желудок расслаблялся, встречая теплые, истекающие ароматной кровью куски мяса. И даже когда однажды темной ночью память погнала его из надежного лесного укрытия на дорогу — и тогда он сумел спрятаться внутри своей головы, и знать не знал, где был, что делал и почему. Правда, иногда хитрые воспоминания приходили без всяких слов болью, холодом, огнем. И тогда он плакал ночь напролет, подняв морду к искрящемуся в небе поясу звезд.

Но в первый раз он полностью осознал себя, когда его уши наполнились вдруг непривычным гвалтом. Он лежал тогда в кустах, устроив морду на лапах, переваривал очередную беспечную тетерку (потом, уже спустя долгое время, он удивлялся, почему сумел так долго протянуть в лесу, он, такой беспомощный в прежней своей жизни, и понял, как неусыпно и заботливо кто-то хранил его тогда). Итак, он подремывал, а они гарцевали среди сосен всего в какой-нибудь дюжине шагов от него, молодые, яркие, крикливые, слепые и глухие ко всему вне их. И он вспомнил три слова: «дворяне» и «золотая молодежь». Тот, кто (где? когда? нет, об этом нельзя думать — больно) произносил эти слова, произносил их презрительно. Отчего? Что еще тогда было сказано? Вот что: «Их руками можно делать что угодно, они все равно никогда не догадаются, что сделали». Почему-то сейчас это было очень важно. Потом он увидел (вернее, понял, что видит) нервных чистокровных коней (они-то прекрасно чуяли, что он близко, и вот-вот готовы были взбеситься), увидел длинные нарядные луки, крапчатые перья на торчащих из колчанов стрелах (его рассудок в сумасшедшей гонке выплевывал из себя все новые забытые слова), длинные кинжалы в дорогих ножнах у пояса. Он вспомнил «охота» (с этим были почему-то связаны обида и зависть), потом «оружие» (и тут его резануло такой ослепительной болью, что бедный разум вновь бросился наутек, но он, сам не понимая, как и зачем, сумел его удержать).

Потом, много-много дней спустя, он понял, что именно это было самым отважным, самым трудным, самым, главным поступком в его жизни. Именно тогда он по-настоящему родился заново. Он прежний всегда думал лишь о том, как половчее убежать, спрятаться, затаиться, не выдать себя настоящего никому. Но теперь (сам ли или вновь благодаря с чьей-то помощи — на этот вопрос он так и не нашел никогда ответа) дрожащий в кустах беглец сквозь самые немыслимые страх и боль заставил себя понять,

что когда-то был человеком,

что когда-нибудь станет им вновь,

что ему многое нужно сделать,

что его собственных сил на это не хватит,

что «их руками можно делать что угодно».

И так же, как было уже прежде, когда он без слов, одним лишь отчаянным и безмерным, подстегнутым болью желанием достучался до неведомого заступника и вырвал себя из темницы, сейчас он снова беззвучно то ли взмолился, то ли повелел: «Отдай мне их! Пусть они будут моими!»

И стало по слову его.

Глава 5

— Итак, Кельдинги всенародно объявили, что молодой Хардинг, наследник престола, одержим, и посадили на трон Королевства Рагнара, которому триста богов Пантеона якобы сами вручили волшебный меч. Буквальное значение ясно — в здешнем королевстве произошел переворот и смена династии. Но давайте попытаемся найти иной смысл в этих событиях. Что думаешь ты, Ханс?

— А чего тут толковать-то? — пробасил Ханс, по обыкновению не поднимая глаз, только вместо собственных деревянных башмаков он созерцал сегодня зеленую скатерть с золотыми эльфийскими крапинками. — Что тут толковать? Надо всем в лесу, кто хоть немного магичит, собраться, Остров окружить, Магов за бороды похватать и у них все тогда и выспросить. Я так думаю.

И, скорчив мрачную гримасу помиравшим от беззвучного смеха товарищам, плюхнулся обратно в кресло. Ханс был самым старшим из семи учеников, и Хитрая Наука давалась ему нелегко.

— Зря смеетесь, — поддержал Ханса Учитель. — Весьма основательное решение проблемы. Наверно, так поступил бы на нашем месте Александр Македонский. Только Маги, даже взятые за бороду, могут нам бесстыдно лгать. Поэтому давайте попробуем угадать их мысли. Почему они решили поддержать узурпаторов? Что скажешь, Рози?