Умри, старушка! - [61]

— Что ты здесь делаешь?

Она молчала, и я увидел, что по щекам у нее, смешиваясь с висящей в воздухе влагой, бегут слезы. Она молча смотрела на меня, и я почему-то смешался, почувствовав себя неуютно, как нашкодивший школьник. Я обнял ее за плечи и быстро повел через дворы к нашему дому.

— Пойдем домой скорее.

— Кто это? — спросила она через некоторое время.

— Кто?

— Этот, из машины.

— Ааа. Не знаю.

— Не знаешь? А почему ты с ним дрался?

— Да, знаешь мы повздорили чего-то, пока ехали. Бля, ну не буду же я от какого-то чурки матюги выслушивать. — И самому стало неприятно от неубедительности своего голоса.

— Ты… У тебя такое лицо было…

— Какое?

— Ты., ты по-настоящему злой.

— А ты не знала? — я засмеялся флибустьерским смехом.

— Зачем?

— Что зачем? Я же сказал, я этих мразей всегда буду давить при первой возможности. Я…

— Зачем ты такой жестокий? У тебя глаза пустые были.

— Пустые?

— И сейчас тоже.

Пустые… она опять увидела то, что я и сам до конца не видел и не ощущал. Мы пришли к дому и зашли в подъезд. В лифте я посмотрел в ее заплаканные глаза, в них была смертная грусть, и я неожиданно для самого себя испытал прилив нежности. Я нажал на кнопку стоп и прижал ее к себе, ткнувшись лицом в мокрые волосы. Мы простояли так довольно долго, я целовал влажные пряди и слушал ее никак не желающее успокоиться сердце (а лед все не таял).

— Ты где был? — наконец оторвавшись от меня, спросила она.

— Пиво пил. Я гулял. Знаешь, я с друзьями плотно поссорился сегодня, мне чего-то так хреново стало… Я просто по городу шлялся.

— Почему же ты не приехал, не позвонил даже! Я ведь чувствовала, что тебе плохо! Правда, чувствовала!

— Да я верю… — сказал я, открывая квартиру и заходя в прихожую.

— Почему ты не приехал? — опять спросила она, обнимая меня.

— Не знаю… Не хотелось, чтобы ты видела, как мне хреново.

— Господи, но я же всегда-всегда хочу с тобой быть, в любой беде, только с тобой! И чтобы глаза у тебя такими страшными не были.

— Такими пустыми.

— Хм… знаешь, а я и правда какой-то выпотрошенный сегодня, как шарик сдутый.

— Из-за друзей?

— Из-за друзей, — в груди опять кольнуло.

— И ты поэтому дрался?

— Ну… да, — мне стало еще больнее.

— Ты же обещал, помнишь, обещал, что не будешь драться! Ты такой страшный, когда дерешься!

— Я?!! Обещал?!! Не драться?!!

— Зачем ты? Ты стал совсем чужой…

Наконец она вышла вместе с какой-то старой, переваливающейся из стороны в сторону каргой. Скорее всего, все школьные учительницы теперь такие — старые и разваливающиеся. Кто пойдет на эту каторгу, кроме тех, кому некуда идти? Ее я, честно говоря, так и не смог понять, и оставил свои увещевания при себе с мыслью «чем бы дитя ни тешилось». Я сделал последний глоток, бросил бутылку и вышел на свет. Свет, конечно, сильно сказано, но одна лампочка на непомерно высоком для нее фонаре старалась, как могла. Уже по повороту ее головы я понял, что она ждала меня. Я приблизился и вежливо, как только мог, поздоровался с каргой. Потом посмотрел на нее. Карга благосклонно осмотрела меня, улыбнулась и, попрощавшись, судя по ее взгляду, с кем-то невидимым в пространстве между ее и моим лицом, поковыляла в темень одна.

— Привет, как дела?

— Хорошо.

— Устала? — можно было не спрашивать, ее вид был достаточным ответом.

— Устала…

— Пойдем, машину возьмем.

Я расценил молчание как знак согласия и, взяв ее за руку, повел ее к дороге. Мы ехали в такси, сидя на заднем сиденье, и я крепко прижимал ее к себе. Ведь если прижаться крепко-крепко, то можно вытопить весь лед, наросший не по сезону между нами. На поворотах нас клонило друг на друга, и иногда мы прикасались щеками. Тогда я чувствовал влажную дорожку на ее коже. Эх, страсти-мордасти… Всю дорогу мы провели молча, только один раз, когда я судорожно глотнув, подавил в себе икоту, она спросила: «Ты не пьяный?» — «Нет», — ответил я. В этот момент машину опять заносило, и я не знаю, прижалась ли сильнее она ко мне, или это было действие внешних сил.

Лифт, кажется, стал третьей, мобильной комнатой нашей халупы. Что-то вроде исповедальни. Магический квадрат. Когда мы в него зашли, я еще почти физически чувствовал сопротивление ее обиды, когда вышли и наперегонки искали в темноте ключи, я уже знал, что она меня простила. Готовить было лень, и мы просто пили чай из нового чайника, закусывая его печеньем и прочими сластями. Я еще подливал в свою кружку коньяк {она при этом брезгливо морщилась), и вообще мы выглядели до ужаса благопристойно. Только было заметно, что каждый раз, кроме комичной брезгливости, в ее глазах метались искорки тревоги. И каждый раз меня это слегка бесило, как бывает, если пенопластом водить по стеклу. Но я каждый раз благоразумно давил эти всплески, вызванные, скорее всего, просто невыветрившимся похмельем.

Когда я прижимал ее к себе, ощущая голыми руками холодки ночных сквозняков, и веки были уже налиты легкой тяжестью сна, по телу пробежал будоражащий электрический разряд. Так бывает, когда уронишь бутылку, купленную на последние деньги, и снова поймаешь уже перед самым асфальтом. Это и есть счастье — иметь человека, которого всегда можно к себе прижать. Быть с тем, кто никогда не бросит. И будь я проклят, если попытаюсь растянуть это еще хоть на одну строчку.