Умри, старушка! - [2]

Стоит ли повторяться, что за моей манипуляцией с картами и фломастером опять-таки проследил весь офис. Про то, что мой брат нелегалом отправился в Европу (имея конечную цель — Амстердам) знают все сотрудники. Поодуплявшись по такому солидному изменению на плане завоевания Европы серновскими негодяями, я повернулся лицом к зрителям, едва не забыв нацепить маску скорби на щщи, дабы не заставлять начальство сомневаться в необходимости краткосрочного отпуска для лечения психотравмы.

Все улыбаются нормальными человеческими улыбками, все, кроме визового отдела нашей фирмы — стареющей тупой сучки*. Кислость ее физии не передать, жаль, ничем. Это она стрясла с брата сто грина, не сумев тем не менее выбить заветный Шенген.

(Подумал — не у&ратб ли весе уже напечатанный мат, и решил не убирать. Хоте и сам не люблю свою филологическую распущенноств…)

И то, что своим бро ском через Нысу** Пес доказал ее ненужность на этом свете (в чем, впрочем, мало кто сомневался), наполняет ее вот-вот закапающей из всех дыр желчью. Повернувшись к ней, я приподнимаю забрало, выдаю самую голливудскую из всех моих улыбок, опускаю забрало, выхожу, теперь окончательно, из офиса, поднимаю с пола тлеющую сигарету (курить с пола — в падлу, но никто ж не видит), и ухожу окончательно.

Сто шагов по Тверской, шумной, любимой, пыльной, вонючей, родной, ненавистной — поворот налево в арку. Сразу тихо и покойно. Здесь до жидовского переворота жила моя семья. Бабка моя потчевала меня в детстве семейными хрониками, и именно здесь много лет назад я испытал необыкновенное чувство — бабушкины рассказы вдруг стали воплотившейся в домах и названиях переулков реальностью. Родина… (опять банальщина. Сам знаю!)

Иду не разбирая дороги, я весь погружен в свои мысли (дойду до Патриков, расскажу — в какие). Здесь каждый поворот я знаю памятью особого рода, генетической, и иду себе, иду.

С Колькой, царство ему небесное, я тоже здесь хаживал-хаживал, и сейчас его доходящая мне до плеча фигурка (это не я большой, это К. - маленький) материализуется и шагает рядом. (, Н. - это река на южном оконечности пол&ско-германскои границы.)

Подобного рода галлюцинации, особенно если ты злоупотребляешь таблетками стимуляторы) и ханью (наоборот — транквилизаторы) и делаешь это параллельно с ненавистным до сумасшествия образом жизни — должны, как минимум, настораживать. Но сейчас я рад такому соседству. Потому что я — ОДИН.

Я уже дошел до Патриарших прудов, до родных Патриков, и теперь вижу, что для двух страниц я наворотил слишком много информации и фактов. Скамейка, не занятая по причине раннего часа, холодное пиво — сажусь, передышка, даю расклад, разъясняю.

Некоторое время назад мы с Брудой ездили в Великую Британию. Так как у нас не было денег вообще (запастись баблом перед отъездом мы не смогли, сваливать приходилось в спешке. У нас за спиной висел долг серьезным парням в несколько косарей грина), то пробавляться на родине Сида Вишеза пришлось мелким криминалом. Через несколько месяцев мы вернулись и начали покорять нестойкое воображение завсегдатаев милого гадюшничка «Серна», что на Пятницкой, своими (что самое главное — правдивыми с точностью до запятой!) байками о том, как круто бомжевать в культурной стране. Неприятные воспоминания (типа ночевок на стройках на ледяном бетоне) мы, не сговариваясь, опускали.

Результатом такой психотропной обработки стало то, что с наступлением теплого июля абсолютно вся кодла, побросав (у кого были), дела ломанула отдыхать в Европу, имея на рыло баксов по 100, в среднем. Подорвался, было, и я, но, как дернулся, так и остался. Подлянка пришла откуда не ждали. Я нашел работу. По «специальности», в турфирме. Кавычки в данном случае оттого, что специальность была приобретена махинаторски. Еще несколько лег назад, на заре трудовой биографии, я поработал полгодика в одной туристической конторке курьером. Когда меня оттуда вышвырнули, в качестве компенсации я написал в трудовой книжке «старший манагер по внешнему туризму» и, улучив момент, пришпандорил печать. Участь моя была решена. Теперь я был обречен находить работу исключительно на ниве отправки вас, дорогие сограждане, в теплые края.

В последнюю свою каторгу я вписался относительно недавно. Ошибкой будет полагать, что я столь дорожу рабочим местом, что оно для меня оказалось важнее лета в Европе со всеми моими закадыками. Но когда я заикнулся о своих планах матушке (за вечерним пивом для меня и коньяком для мамы), истерика началась такая, что я решил с Европой повременить. С момента моего последнего возвращения в отчий дом (после той самой Англии), я заболел (помимо хронической депрессии) еще манией написать книгу про нашу лондонскую жизнь. И за полгода родители окончательно задолбались еженощно (днем я отсыпался или шлялся по улицам, вынюхивая, кто меня взгреет пивом) наблюдать стремительно превращающееся в дистрофика существо, согбенное у компьютера и обсаженное по периметру пепельницами и пустыми бутылками, до кучи еще и клянчащее денег. Когда книга была дописана, я оказался в непривычной растерянности. Заняться было нечем. Взглянул в зеркало, испугался увиденного и начал посещать бойцовские тренировки (тем более, что разгорался футбольный сезон). Параллельно с мышцами и здоровым цветом кожи приобрелась работа. Ее подогнало мне какое-то агентство, куда я за миллиард лет до нашей эры посылал свою трудовую летопись.