Улыбнитесь, вы уволены - [11]

Я в отчаянии кричу:

— На следующей неделе меня выкинут из квартиры и мне неоткуда будет позвонить!

— Попробуйте перезвонить на следующей неделе, — заканчивает разговор служащая. — Спасибо, что позвонили в социальную службу. До свиданья.

В сердцах швыряю трубку. Придется распотрошить запас сигарет, который я на всякий случай держу в глубине шкафа. Вообще-то я бросила курить восемь месяцев назад, но если биржа труда не заставит вас схватиться за сигарету, вы сверхчеловек. К тому же курение помогает мне думать.

Зажигаю сигарету и высовываюсь из окна спальни, выдыхая дым в холодный чикагский воздух. Не успеваю я сделать двух затяжек, как в переулке появляется знакомая фигура. Рон, мой бывший парень времен колледжа, выглядит заблудившимся серфером. Высветленные волосы, бисерный ошейник, грязная футболка «Освободите Кастро» и потертая джинсовая куртка. Ему удалось сохранить свой мальчишеский шарм несмотря на то, что он отрастил жидкую козлиную бороденку и слегка смахивает на Шегги[4]: та же сутулая спина и неуклюжая походка. Заметив меня, Рон машет рукой. Я неуверенно машу ему в ответ, и, прежде чем я успеваю опомниться, он уже лезет по моей пожарной лестнице.

Рон появился в ту постыдную эпоху моей личной жизни — старшие курсы колледжа, — когда у меня были рекордно низкие требования к парням: я сходила с ума по каждому умеренно завшивленному красавчику, умевшему (хоть как-то) играть на любом инструменте. Я не хочу возвращаться в те времена. Всякий раз, когда ко мне заходит Рон, я вспоминаю, как одалживала ему денег и писала за него курсовые — в надежде, что когда-нибудь он станет новым Куртом Кобейном. Еще я вспоминаю, что спала с ним. И не один раз, а регулярно, хотя его смело можно было назвать ходячим предупреждением о вредоносности «травки».

Рон никогда не работал на одном месте больше трех месяцев и по-прежнему — в тридцать с хвостиком — играет на бас-гитаре в малоизвестной группе. Он ходит за мной как пришитый с тех пор, как услышал от общего друга о моем увольнении. Ему кажется, что безработица снова нас объединила. Думаю, Рон надеется, что я позволю ему переспать со мной. В память о прежних временах. Но снова связаться с Роном значило бы дойти до точки невозвращения. Теперь я уже взрослая и знаю, что жить все лето в фургоне не так уж весело — что бы он там ни говорил.

— Я занята, Рон, — с ходу объявляю я, как только он, поднявшись по пожарной лестнице, через окно забирается в спальню. Дверями он редко пользуется.

— Меня не проведешь, Джейн, — улыбается Рон.

С нашей последней встречи он лишился еще одного зуба. Итого — минус три. У Рона привычка — накурится до потери пульса и лезет со второго этажа по узкой и шаткой пожарной лестнице выносить макулатуру. При этом каждый раз теряет равновесие и приземляется мордой об землю. Но утверждает, что даже будь он при деньгах, не пошел бы к стоматологу. Он им не доверяет.

Если сильно прищуриться, Рон похож на Брэда Питта в «Настоящей любви». Если не прищуриваться, действительно похож на Шегги.

— Рон, серьезно, я занята. Мне нужно думать, где достать денег на квартиру.

— Я знаю средство. — Он протягивает мне толстый косяк.

Рон вечно предлагает мне наркотики. Это только подтверждает теорию, что он всего лишь хочет уложить меня в постель. Я отказываюсь.

— Да брось ты, нельзя же просто так валяться, — настаивает Рон. — Особенно нетрезвой. Если собираешься валяться без дела, надо по крайней мере быть под кайфом.

— Спасибо, — отвечаю я. — Но я говорю «нет» наркотикам.

Рон закатывает глаза. Всякое напоминание о правительстве Рейгана выводит его из себя.

— Есть поесть? — спрашивает он, уже по пути к холодильнику. Открывает дверцу, заглядывает внутрь и остается в этой позе — оттопырив костлявую задницу — так долго, что я начинаю волноваться, не заснул ли он там. Вдруг он пускает слюни на мой салат?

— Рон! — ору я.

— Ум-м-ф? — мычит он. Уже набил чем-то рот. Чем — лучше не думать. Недавно я нашла кусок чеддера со следами зубов. Точно его работа, чья ж еще.

— Вылезай из моего холодильника.

— У тебя что, совсем нет ничего экологически чистого? — кричит он из-за открытой дверцы.

— Ты все съел.

Он выпрямляется, и я вижу, что он дует молоко прямо из пакета. Мало того, у него хватает совести допить все до конца.

Рон громко икает.

— Молоко было просроченное, — сообщаю я.

Он пожимает плечами:

— Нас убивают гормоны. Не бактерии.

Шлепнувшись на мой диван и вытирая рукавом молочные усы, Рон выуживает из своего бездонного нагрудного кармана мятую листовку.

— Слушай, старушка. Есть возможность подработать.

— За деньги? — Я скептически разглядываю мокрую листовку его группы «Засор».

— ДА! Можно даже с авансом. — Он валится на спину, чтобы добраться до дальнего угла кармана, извлекает оттуда двадцатку, сминает в комок и бросает мне.

— Спасибо, — говорю я. — А что нужно?

— Дизайн обложки для нашего компакт-диска.

— У вас есть диск? — удивляюсь я.

«Засор» обычно ограничивается перепевами чужих песен в местных барах за чаевые. Когда-то в колледже я считала даже такие группы крутыми. Тогда я бы с гордостью ходила в футболке «Засора». Теперь для меня это просто еще одна бесперспективная местная группа.