Улыбка зверя - [18]

Итак, как понимал суть общественного бытия Корысный, маятник Истории возвращался достаточно медленно и сметал далеко не всех, и при этом толковые и дальновидные люди умели загодя обезопасить и себя, и свое богатство. Для этого нужно было либо вовремя пригнуть голову, либо, что еще мудрее, вообще не высовываться во враждебное поле зрения.

Корысный предпочитал не высовываться. Сторонник разумного аскетизма, он с удовольствием ездил бы на старой “шестерке” и покупал бы одежду на оптовом рынке у вьетнамцев, но тут обстоятельства были сильнее его принципов и житейских установок. Во-первых, год назад он женился на женщине, которая была на двадцать лет его моложе, а это требовало значительных бытовых затрат. Жена была круглой сиротой из разоренной реформами и вымершей профессорской семьи, и данный факт ее биографии сразу же привлек Корысного. Сироты, они скромнее.

В первые дни после свадьбы жена действительно вела себя скромно и довольствовалась малым, но, увы, со временем жены, особенно красивые и молодые, сильно меняются, и перемены эти всегда к худшему.

Во-вторых, нужно было уступать культурному диктату того круга деловых людей, с которыми ему приходилось встречаться ежедневно. В самом начале деловой карьеры, старый приятель Корысного — тот самый Алик Шумахер, случайно встретившись с ним в холле коммерческого банка, поморщился и сказал:

— Друг мой, если хочешь успешно делать свой бизнес, срочно переоденься. В бизнесе, как нигде, справедлива поговорка: “Встречают по одежке…

— Провожают по деньгам, — пошутил в ответ Корысный, но совету приятеля внял и в первую же свою поездку в столицу купил себе два костюма, несколько сорочек, дюжину галстуков и две пары ботинок в дорогом бутике.

Во всем же остальном, он принципов своих старался не нарушать. Корысный обладал повышенной чувствительностью ко всякого рода возможным обманам, мошенничествам, подставам и подлостям, которые могли ему угрожать с той или с другой стороны. Он никому ни разу не ссужал деньги ни под какие проценты и посулы. Он скрывался от всех родственников. Лет пять назад родная сестра все-таки каким-то чудом сумела разыскать его и слезно попросила пару тысяч долларов на неотложную операцию для матери, предъявляя даже справку с круглой печатью из больницы и обещая вскорости продать дом в деревне и рассчитаться. Но он отказал мягко и убедительно, сославшись на то, что все деньги в обороте.

Слишком много знал он случаев людского коварства, и самыми обычными примерами такого коварства были как раз те, что касались отношений между людьми абсолютно преданными друг другу, надежными, близкими. Он без труда мог бы припомнить с десяток историй, когда самые верные друзья детства, взяв взаймы крупную сумму, беззастенчиво обманывали своих благотворителей.

Мать его умерла спустя полгода, и нельзя сказать, что Аким Корысный был к тому времени настолько уж холоден и циничен, что не испытал никаких чувств сожаления и раскаяния, наоборот, он сам удивился тому, как остро переживал эту смерть. Корысный похоронил мать с честью, и успокаивая болезненные уколы совести, устроил пышные (разумеется по меркам нищего и ободранного провинциального поселка), поминки.

По правде сказать, с самого начала в сокровенной глубине его души гнездилось смутное чувство удовлетворения от того, что, как выяснилось, болезнь матери была неизлечимой, а потому несостоявшаяся операция была бы совершенно бесполезной, и стало быть, деньги были бы потрачены напрасно.

Совесть его успокоилась окончательно, когда, аккуратно вскрыв и обследовав потайной ящик секретера в комнате сестры, обнаружил он там старинную жестяную коробку из-под чая с полустертым изображением Кремля на крышке, а в ней три перетянутые резинкой пачки долларов. Корысный понимающе усмехнулся, подмигнул сам себе в зеркало, взвесил деньги на ладони… Поколебавшись несколько секунд, он решительно подавил возникший в сердце преступный помысел, уложил деньги на место и так же аккуратно запер секретер.

— Кимушка, ты бы оставил нам триста долларов, хотя бы, — жалобно попросила сестра, когда он, уложив дорожный кейс, подошел к ней обняться на прощанье. — Или триста пятьдесят… Поверишь ли, иной раз с мужем без хлеба по три дня сидим…

— Верю, верю, сестра, — отвечал Аким печально. — Охотно верю. Но поверь и ты мне. Такие обстоятельства складываются, что хоть по миру иди. И честное слово, пойду. По электричкам скоро буду бродить, как погорелец и бомж…

— Ну, сто хотя бы… Пятьдесят… Ну хоть двадцатку. Я видела, у тебя еще восемьсот оставалось…

— Это казенные, — поспешил оправдаться Аким, неприятно удивленный тем, что бумажник его, с которым не разлучался он ни днем, ни ночью, и который постоянно сохранял температуру тела, был каким-то таинственным и непостижимым способом обследован посторонними людьми. Пятьсот долларов лежало открыто в отделении, но триста-то были упрятаны глубоко под подкладку, а шов заметан черной ниткой.

Много, много волчьих ям рыла жизнь на пути Акима Корысного!

Несколько раз он, считай, чудом избежал замаскированных капканов и западней, куда попались его менее удачливые знакомые. И дело заключалось вовсе не в том, что природа как-то особенно одарила его прозорливостью, чутьем и умом. Он был просто гармоничен и созвучен миру, который он мерял и оценивал по себе, как приглянувшуюся одежку. А между тем мир был злой, и Корысный жил и действовал среди злых людей.