Улыбка Лизы. Книга 1 - [44]
Леонардо смутился, поскольку доселе не имел опыта знакомств с подобными синьоринами, и попросил Пьетро познакомить с ней.
Перуджино подмигнул:
– Элеонора принимает гостей по вечерам. Встретимся на Понте-Веккьо, сразу после шести.
Вечером сего же дня Леонардо и Пьетро посетили кортиджану. Проживала оная со служанкой и кухаркой в пяти комнатах. Гостей принимали в салоне, стены коего, обитые шёлком и украшенные гобеленами, выказывали благосостояние хозяйки. Леонардо не сразу признал в ней синьору, что, скрывшись под вуалью, убегала от него утром. Только замысловатая причёска указывала на оную. Кортиджана в платье из алтабаса, переливавшемся на свету цветами фуксии и лаванды, восседала на стуле с высокой резной спинкой, а гости – подле неё на шерстяных тебризских коврах, затканных витиеватыми узорами. Декольте, укреплённое спереди китовым усом, открывало мраморные плечи и пышную грудь. Стройную шею обвило ожерелье – склаваж из чёрного жемчуга. Тонкие запястья в серебряных и золотых браслетах подчёркивали хрупкость длинных пальцев, унизанных перстнями с драгоценными каменьями.
Перуджино представил Леонардо. Элеонора протянула изящную кисть для поцелуя и, жеманно улыбаясь, проворковала:
– Кто же во Флоренции не знает живописца Леонардо? Наконец-то мы познакомились.
Леонардо коснулся губами нежнейшей кожи, и горьковато-пряный аромат розы, мускуса и ещё чего-то незнакомо-терпкого восхитил его, отозвавшись волной сладкой истомы внизу живота. Воистину красивым мы считаем только то, что доставляет нам удовольствие или обещает его, подумал он и, пробормотав учтивую любезность её красоте, поспешил отойти прочь. Утопая в шёлковых подушках, устроился меж послом из Милана и флорентийским купцом Франческо Балдуччи. Ужин подавали здесь же, в салоне, на низких столиках из черного палисандра. Смуглокожая черноволосая служанка в прозрачной парандже и восточных шальварах, яркая, как цветок гелиотропа, расставила закуски и фрукты. Подали подогретое красное вино с пряностями и куропаток, фаршированных трюфелями. Вкушали оживлённо и много смеялись, беседы вели на всевозможные темы. После ужина музыкант Александро Агрикола играл на лютне, а Элеонора прочла из Петрарки. К полуночи она уединилась с послом в будуаре. Остальные гости покинули гостеприимный дом лишь под утро.
Перуджино рассказал, что Элеонора женщина не бедная, имеющая счёт в банке. Ей покровительствовал сын знатного семейства Салютати, а до оного – испанский посол. Через несколько дней Леонардо опять наведался в дом кортиджаны, захватив с собой серебряную лютню в виде лошадиной головы, изготовил кою собственноручно. Необычная форма оной позволяла извлекать из неё изумительные звуки, а восхитительное пение Леонардо очаровало хозяйку и её гостей.
Узнав, что привело молодого живописца в её дом, Элеонора не могла сдержать слёз, столь неожиданной оказалась его просьба – позволить рисовать с неё образ Богоматери. Наречённая при рождении Агнессой – целомудренной и святой – она назвалась Элеонорой, когда занялась ремеслом кортиджаны. Леонардо долго убеждал её, что нежная прелесть облика, пленившего его в церкви, есть лучшее свидетельство незапятнанности души и светлых помыслов. Вскоре гордая женщина снизошла к просьбе флорентийского рисовальщика.
«Когда ты один, то целиком принадлежишь себе; если с другом, то принадлежишь – лишь наполовину; и чем с большим числом людей ты делишься своим трудом, тем меньше ты принадлежишь себе. Но когда ты один, ты словно раздваиваешься. В тебе говорят то разум, то чувства, то память»>5, – записал Леонардо в блокнот и, отложив перо, задумался. Он никогда не оставался один. Рядом всегда был Другой, но он не пытался овладеть мыслями Леонардо и занять его место, а только припоминал картины прежней жизни, обрывки, всплывающие в памяти. Размытые и бледные, как рисунки акварелью, кои делают в Китае на бумаге или пергаменте, так рассказывал ему Зороастр. Леонардо взрослел, а Другой оставался мальчишкой, но ему было ведомо то, что утратила память Леонардо. Про Другого он никому не говорил (уши инквизиции повсюду), а вот про свои видения наяву поделился с другом.
– Ты просто вспоминаешь свою прошлую жизнь, сие бывает, – успокоил его Томмазо. Он двадцать лет провёл на Востоке и много рассказывал о переселении душ:
– Как человек освобождается от старых одежд, так и душа входит в новые тела, оставляя изношенные и бесполезные. Тот, кто родился, обязательно умрёт, а кто умер, примет новое рождение. Получив новое тело, мы забываем о старом, но иногда душа вспоминает прошлое. Со смертью грубого тела ничего не меняется, душа всё помнит.
– Но зачем не всякий помнит свои прошлые жизни?
– Если ум очень привязан к телу и с трудом с ним расстаётся, то и память о прошлой жизни остаётся с ним. Те же, кто думают в момент смерти о Боге и душе, а не о своём теле, сохраняют свою память. Знаешь ли ты историю Махараджи Бхараты? – спросил Томмазо, оторвавшись от работы.
Он кропотливо соединял стеклянные трубки, кои сам выдувал в мастерской, в сообщающуюся сеть, по которой вода сможет поступать в дома или наоборот отводиться, использованная. Леонардо изобразил сие на рисунке, а в ловких руках Томмазо система трубок уже начала работать.
