Улыбка Кауница - [8]

- Ох боже мой, боже мой, - обхватив голову руками, забормотал

Тюрин. - Бред какой-то. Этого не может быть. Это же сон. Это не может быть никак. - Он поднял голову и посмотрел перед собой. В комнате стало немного светлей, и в этом предрассветном полумраке Тюрин разглядел на стене темный прямоугольник репродукции.

Неожиданно легкий щелчок заставил Тюрина вздрогнуть. А когда наконец он заставил себя подняться и включить свет, будильник показывал половину седьмого утра. Пачка червонцев выскользнула из-под рамы, и деньги веером разлетелись по всей комнате.

Осторожно переступая через купюры, словно пробираясь по минному полю, Тюрин выбрался в прихожую. В ванной он заметил, что у него сильно дрожат руки и колени, а в зеркале Тюрин увидел совершенно чужое лицо: бледное, с выпученными красными глазами и перекошенным слипшимся ртом.

Умылся Тюрин быстро. Он провел мокрой рукой по лицу и, позабыв вытереться, покинул ванную. В комнате он кое-как оделся, на ходу натянул на себя пальто и выскочил из квартиры. Но едва Тюрин захлопнул за собой дверь, как в коридоре появился Николай.

- Доброе утро, Макарыч, - будничным сонным голосом поздоровался он. Ты что что это так рано?

Тюрин на некоторое время потерял дар речи, неожиданное появление страшного соседа пригвоздило его к месту. Он вдруг подумал, что его слишком ранний уход выглядит подозрительно. И чтобы развеять возможные подозрения Николая, Тюрин поспешно сообщил:

- Не спится, Коля. Я на работу. Пораньше решил. - В противоположном конце коридора хлопнула дверь, послышались неторопливые мужские шаги, и Николай громко рассмеялся.

- Ну заходи после работы, пивка попьем, - сказал он. - Смотри не забудь своего обещания, а то ведь по попке надаю. Все о'кей?

- О'кей, о'кей, - заторопился Тюрин. - Я все помню, Коля.

- Ну смотри, - с жутковатой беспечной улыбкой повторил Николай изакрыл за собой дверь. По дороге на службу Тюрин оборачивался каждые пять метров, шарахался от молодых людей с сомнительной внешностью, а когда сообразил, что ведет себя глупо и подозрительно, выругался, как не ругался никогда в жизни, и почувствовал настоящее удовольствие и даже облегчение от заковыристого матерного слова.

Рабочий день пролетел для Тюрина совершенно незаметно. Он и раньше не особенно тяготился восемью часами службы, поскольку по-своему любил свою работу. Здесь из обычного гражданина он превращался в человека, преисполненного чувства собственной значимости. А сейчас родное учреждение сделалось для него и единственным местом, где он чувствовал себя в относительной безопасности.

Многие в тот день говорили Тюрину, что он плохо выглядит. Тюрин бормотал в ответ что-то невразумительное, кисло улыбался и прятал глаза. Несколько раз он выходил на улицу подышать воздухом, затем запирался в туалете и рассматривал свое невыразительное лицо в тусклом облупившемся зеркале. Глядя на смазанное отражение, Тюрин пытался отыскать в своем облике что-то такое, от чего можно было бы оттолкнуться: какую-нибудь жесткую вертикальную складку между бровей или хотя бы тень решительности в глазах, но ничего кроме разочарования это разглядывание ему не приносило. Вконец разуверившись в себе, Тюрин возвращался в свой зарешеченный кабинетик и в который раз брался за работу, но очень скоро забывал, зачем достал тот или иной документ. Он ни на минуту не переставал думать о Николае и деньгах, о милиции и своей преждевременной смерти. Тюрин с тоской размышлял о том, что нормальная жизнь для него закончилась, и отныне он будет жить ожиданием собственной кончины, готовиться к ней, ждать её ежедневно и ежечасно, независимо от того, решится он или не решится пойти в милицию. Он был уверен, что Николай все равно попытается избавиться от единственного свидетеля и лишь дожидается удобного случая сделать это вне дома, где жил сам. Мысль эта приводила Тюрина в отчаяние, и тогда он вспоминал свой странный сон. Разговор с австрийским канцлером крепко засел у него в голове. Тюрин уже много раз представлял себе, как на улице к нему подходит незнакомый молодой человек, спрашивает "сколько времени?" и тут же отходит. От этой напасти не существовало никакой защиты.

Не раз Тюрин думал и о побеге из Москвы в какой-нибудь южный провинциальный городок в Крыму или на Кавказе, но появлялся все тот же незнакомый человек со своим подлым вопросом, и Тюрин снова ощущал полную безнадежность. Ни перемена места жительства, ни другая фамилия не давали ему никаких гарантий: безликий убийца с железным постоянством появлялся в конце каждой воображаемой картины.

Тюрин и не заметил, как рабочий день подошел к концу. Мысль о том, что надо возвращаться домой, застала его врасплох. Он вдруг понял, что лишился единственного, что у него было помимо службы - собственного дома. Это было уже не жилище, а камера смертника. Тюрьма, в которой Тюрин никогда не сидел, в сравнении с собственной квартирой показалась ему сейчас куда более уютным и безопасным местом.

Больше всего Тюрина напугало то, что потерю дома ничем нельзя было восполнить. Ему просто не было замены. Он с тоской подумал о родственниках, которых не знал, перебрал в уме немногочисленных знакомых и понял, что одинок настолько, насколько бывают одиноки только бездомные собаки. У Тюрина даже дух перехватило от этого открытия. Он начал вспоминать школьных друзей, бывших и нынешних соседей и снова вернулся к Николаю. Что-то сатанинское появилось в выражении глаз Тюрина, когда он вспомнил о своем истязателе. "А ведь он меня примет, - с несвойственным ему азартом подумал Тюрин. - Чем не друг?" Лицо его как-то сразу преобразилось, глаза налились ненавистью. Казалось, покажи ему сейчас Николая и Тюрин собственными руками сделает с ним то, о чем недавно не мог и думать без содрогания. Это давно позабытое сильное чувство изнутри обожгло