Когда он ехал по знакомым, но давно забытым местам, воспоминания оживали в его памяти. В основном они были не самыми счастливыми, но по истечении стольких лет о некоторых из них было вспоминать одновременно и больно и радостно. Когда же он зашел в офис, то почти подсознательно ожидал увидеть за столом отца, умом понимая, что это невозможно. Какая-то часть его души все еще не верила, что все кончено, и призрак прошлого, демон прошлого остался с ним, а не покинул этот мир вместе с усопшим.
Для него стало неожиданностью увидеть в офисе отца женщину. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы узнать в повзрослевшей и похорошевшей женщине Колин. Еще большей неожиданностью для него стала ее беременность. Ее округлившаяся фигура была столь женственна, а сама она выглядела такой цветущей и восхитительно привлекательной, что ему стоило большого труда отвести от нее взгляд.
То, что отец ребенка ее бросил, вызвало в его душе бурю негодования. Эймон и сам не знал, почему он так остро отреагировал на эту новость. Может, потому, что ему было бы приятно уехать отсюда, зная, что люди, которые окружали его в не самом счастливом детстве, счастливы.
В отличие от него.
Он ехал домой, надеясь, что с Колин все в порядке и он сможет уехать, оставив вести дела фермы ей, если она того захочет. Но выходило, что скоро этим она будет заниматься не в состоянии. Это заставило его задуматься, как ему лучше поступить. Похоже, его краткосрочный визит грозит затянуться. Неизвестно почему, но его волновало, как Колин будет жить после рождения ребенка. Сможет ли она справиться с этим одна?
Эймон глубоко вдохнул.
Проклятье! Все-таки почему его это так заботит? В конце концов, Колин — взрослая женщина и сама способна позаботиться о себе. Ему ни к чему усложнять свою жизнь.
В борьбе со сном после смены часовых поясов он принял душ, поел, побродил по старому большому фермерскому дому, зная, что чем скорее его организм начнет жить по местному времени, тем лучше.
Когда стало темнеть, он вышел на задний двор и увидел Колин, исчезающую в дверях конюшни. Перед собой она толкала огромную тачку.
В два прыжка он преодолел весь двор и настиг ее у открытого стойла.
— Какого черта ты здесь делаешь?
При звуках его сурового голоса ее голова резко дернулась вверх. Лошадь рядом с ней занервничала.
— А на что это похоже? — успокаивающе похлопывая ее по шее, спросила она. — На танец живота?
Эймон нахмурился.
— Разве, кроме тебя, нет больше никого, кто бы выполнил эту работу? — нахмурившись, спросил Эймон, не разделяя ее шутки.
— Мне помогают две девушки, но к этому времени они уходят, поэтому этим занимаюсь я.
— Одна?
— А что тут такого? — удивилась Колин. — Я беременная, а не инвалид. К тому же мне полезно двигаться.
— Но не катить тяжеленную тачку.
— Тебе об этом сказали недавно, забыв сообщить мне?
— Просто здравый смысл.
Лошадь успокоилась и потянулась к нему.
Эймон засунул руки в карманы, расставил ноги, словно готовясь отразить атаку.
Колин рассмеялась.
— Если я скажу, что Боб не кусается, я совру. Но если ты будешь держать руки в карманах, он подумает, что у тебя там еда.
Эймон вытащил руки и протянул руки лошади ладонями вверх. Боб обнюхал их и, убедившись, что они ничем вкусным не пахнут, потерял к нему интерес.
Колин подцепила вилами грязные опилки и положила их в тачку, стоящую поперек двери.
— Боб, назад, — негромко сказала она.
Лошадь подчинилась ее уверенному и спокойному голосу.
— Я скоро закончу, — не прекращая работать, обратилась она к Эймону.
— Мне не нравится, что в своем положении ты занимаешься тяжелым трудом.
— Благодарю за заботу, но я ведь еще жива? И вряд ли сегодня рассыплюсь.
— Ты всегда так упряма?
Колин прикрыла пол опилками и посмотрела на него, изогнув бровь:
— А что, ты забыл?
— Вот чего я не забыл, так это того, что раньше ты была как иголка в заднице.
— И такое было, — перебила она его и рассмеялась.
Он вытащил тачку в проход. Прежде чем выйти из стойла, Колин ласково потрепала коня по шее.
— Если уж я не могу заставить тебя бросить это занятие, тогда я буду толкать тачку.
Он едва не улыбнулся, заметив, как при этих словах ее подбородок задрался кверху, а глаза ярко блеснули.
— Спасибо, конечно, но я могу справиться с этим сама.
— Верю. Но все же давай поторопимся. Что-то прохладно здесь.
— Да, не так, как на Борнео.
— В Перу, — поправил Эймон, толкая тачку и не сумев удержаться от улыбки.
Дойдя до следующего стойла, Колин открыла дверь и велела:
— Назад, Мэг.
Кобыла отступила.
Эймон развернул тележку поперек и заметил:
— Даже не верится, что они тебя слушаются.
— Знают, кто здесь хозяин.
— Надеюсь, ты понимаешь, как это рискованно в твоем положении, — сказал он, наблюдая за ней и перемещениями лошади.
— Работа с лошадьми всегда несет некоторый риск и не зависит от моего положения.
Это он знал по своему опыту. Когда его мать неудачно упала с лошади, ему было десять лет. Это был первый раз, когда она сидела верхом. Он стал и последним. Ему еще не исполнилось и пятнадцати, как она уехала, так и не сумев полюбить лошадей, как того хотелось ее мужу. Воспоминание воскресило старую боль. Чтобы заглушить ее, он спросил:
