Ультранормальность. Гештальт-роман - [3]

С виду, как всегда, одет безупречно: темно-синий свитер и джинсы, подчеркивающий его чуть выше среднего рост, утонченные очки и, чтобы совсем не потеряться среди коренных – нелепый браслет, обиндивидуаливающий его с ног до головы – как есть.

– Федя? Так вот ты где пропадаешь…

– Да не.

– Там начинается уже все!

– Да погоди ты, – остановил его Федор. – Твои-то как дела?

– Если не считать того, что бросил Свету, все нормально. Потом как-нибудь расскажу. Иди давай, а то не успеешь.

Федор поднялся с клумбы и в несколько прыжков оказался на одной с Денисом ступени. Не то чтобы Стрельцов рассматривал его как успешного в жизни яппи, но то, что он встретил знакомого, уже само по себе было отчетливым знаком счастливого случая, на который он понадеялся.

– Это что-то стоящее? – напоследок уточнил Федор.

– Ты дурак что ли? Этот мусор, что нам толкают на факультете, вообще ни в какое сравнение…

В спешке попрощавшись, Стрельцов направился внутрь. Сперва длинный коридор, увешанный афишами звезд эстрады муниципального масштаба, послушать которых ходят престарелые и слабопомнящие. Среди них и образцовый оркестр ФСБ. Затем с плакатов смотрят местные юмористы, популярные еще в нулевые, проплаченные районной ячейкой партией власти. Поворот на лестницу, а затем, на втором этаже, туда, куда указывала нарисованная той же шариковой ручкой стрелка – на малоприметное помещение. Это даже не актовый зал, а скорее переоборудованное в таковой подсобка, ранее служившая складом.

Внутри находилась небольшая полукруглая сцена, вокруг которой стояли рядами стулья разных размеров, изготовленные то из пластика, то из древесины, иные основательно шатались. Свет притушили, поэтому помещение казалось больше по размерам, чем есть на самом деле. Одинокий прожектор с потолка светил в центр сцены. На сцене стоял табурет и доска для рисования. Такие часто в офисах вешают – чтобы задачи и штрафные очки сотрудникам прописывать.

Солнечный свет пробивался над-через старыми дырявыми, но очень плотными шторами. Это позволяло разглядеть ждунов. Из примерно сорока мест они занимали только пятнадцать. За редким исключением все сидели по одному, никто не разговаривал. Впрочем, чего стоило ожидать от такой убогой вывески? Наверняка случайные люди, коротающие время, как и он сам. Лиц не видно. Да и какая разница кто из них кто?

Стрельцов пробрался на ощупь в первый ряд и сел с краю, в трех стульях от грузного мужчины, который шумно дышал носом. Руки на его животе не сходились, и он раз за разом делал попытки сцепить их вместе. Контакт пальцами еще более-менее удавался.

Началось все минут через пять, чуть позже запланированного времени. На полусцену вышел человек средних лет. Самый обыкновенный: в невзрачных брюках и простой темной рубашке, без колец, браслетов и цепочек, непривлекательной повседневной внешности – и будничным жестом начертил на доске маркером схематическую фигуру человечка.

Он не поприветствовал собравшихся, не представился, не объявлял никому благодарностей за то, что это мероприятие состоялось. Просто вышел и начал свой «разговор о языке».

– У аборигенов Австралии нет такого понятия как «дерево». С деревьями они сталкиваются каждый день, но дерево как явление для них отсутствует, потому что у них нет подходящего слова, обозначающего дерево. Если спросить аборигена о том, сколько деревьев растет на холме, он приглядится и скажет: «Там растет три кауры, один эвкалипт и две секвойи». Но вместе они не составляют единства. Когда же начинаешь говорить, что каура, эвкалипты и секвойи – это все деревья, он вас не поймет. Для него смешивать разные породы деревьев в одном понятии «дерево» это все равно, что найти общее слово, которое для нас обозначало бы здание и реку. Существуют языки, которые используют разные числительные для предметов разной формы, есть языки, в которых нет глаголов или таких понятий как «мать» и «отец», существуют языки, в которых нет большинства известных нам цветов, а у белого или черного цвета могут быть десятки оттенков. Это было бы простым занимательным фактом с точки зрения эрудиции, если бы не то обстоятельство, что человек на самом деле мыслит словами, а не идеями. Для него существует то, что названо, и отсутствует то, что не имеет названия.

Выпалив скороговоркой заготовленную речь, он расслабленно сел на табурет и вытянул вперед руку, которая сжимала маркер.

– Вы знаете, что это за предмет, потому что у него есть название, – продолжил он. – И вы знаете все предметы, которые вас окружают в течение дня, потому что человек раздал им всем соответствующие названия. Но названия даются на разных языках, в одних что-то есть, в других что-то отсутствует. Если у русскоговорящего человека болит рука, он говорит, что это болит МЫШЦА или КОСТЬ, и что проблема в них, что надо принять ТАБЛЕТКУ. Но когда болит рука у китайца, он говорит, что все дело в том, что поток энергии ЦИ изменил свое течение, и что надо применять искусство ЧЖЕНЬ-ЦЗЮ, основанное на нумерологии, мифологии, астрологии и зодиакальной системы ГАНЬЧЖИ. И чаще всего именно оно лечит болезнь, а не пачка «Пенталгина». Человек с удочкой не может наловить рыбы и объясняет это МЕТЕОРОЛОГИЕЙ, а также тем, что у рыб есть определенный КАЛЕНДАРЬ ПИТАНИЯ. Но на то же место приходит коренной обитатель севера. Он точно знает, что неулов – дело рук демонов ЛОЗОВ. И зная повадки этих «лозов», облавливает приезжих, какими бы дорогими удочками и приспособлениями они не были оснащены. Для него европеец глуп: он говорит о каких угодно причинах неудачи, только не о настоящих. Таким образом, люди, говорящие на других языках, находящиеся в других знаковых системах, кажутся нам дикарями, верящими в разную чушь, а мы кажемся дикарями им.