Ультиматум - [60]

Участок между южной излучиной реки Рось и рекой Гнилой Тики ч, между населенными пунктами Стеблев и Лисянка был усеян мертвыми телами погибших немецких солдат. Однако немецкая стрела уже вонзилась в район Шандеровки. А Штеммерман все продолжал вводить новые части в образовавшийся прорыв. В ущерб другим участкам фронта он снимал с северного направления все новые части, и фронт там отходил под ударами советских войск все ближе и ближе к Корсунь-Шевченковскому, а выступ на юг заметно рос. 202-я советская стрелковая дивизия, находясь на направлении главного удара противника, стойко оборонялась, неся большие потери, но все же была вынуждена оставить Шандеровку и Новую Буду, а затем немцам удалось захватить Хилки, Комарошку и Скрипченцы.

Ахвледиани узнал, что Бродский находится в 202-й стрелковой дивизии и уже не пишет корреспонденции в газету, а сражается с оружием в руках. После отклонения гитлеровцами акта о капитуляции и начала ими второй операции по деблокированию лейтенант Сергей Бродский сменил записную книжку и карандаш на автомат и стал командовать взводом. Зная, что творится в том месте, майор сильно переживал за своего друга.

Однажды Тельген привел к майору на допрос пленного обер-лейтенанта. Майор начал допрашивать пленного, даже не просмотрев как следует его документов. Для него пленный представлял интерес как офицер из дивизии СС «Викинг».

— Следовательно, он из той самой дивизии, которая беспощадно убивает женщин, детей и пленных! — бросил Ахвледиани Тельгену. — Не пойму, зачем понадобилось направлять его ко мне, пусть займет свое место в лагере для военнопленных!

— Товарищ майор, возможно, его сначала нужно заставить говорить, — высказал свое предположение Тельген.

Спокойствие Тельгена передалось майору, и он решил попытаться вытянуть что-нибудь ценное из этого пленного.

— Ваше имя, фамилия, звание? — резко спросил он.

— Обер-лейтенант Торстен Фехнер.

— Род войск?

— Артиллерия.

— Последнее расположение вашей части?

Фехнер молчал.

— Я хочу знать: где располагалась ваша часть в последнее время?

— Я не буду давать вам сведений, имеющих военный характер, — ответил Фехнер, демонстративно переводя взгляд с майора на Тельгена.

— Где вас взяли в плен? И вообще, как вы, офицер моторизованной дивизии, могли попасть в плен?

— Господин майор, вы офицер, я — тоже офицер. На измену я не способен так же, как и вы…

— Вы напрасно сравниваете нашу армию со своей! — перебил пленного майор. — И откуда только у вас столько наглости! Ваша армия пришла сюда, чтобы поработить чужие народы, а наша, напротив, сражается за освобождение своей Родины…

— …Чтобы вторгнуться в Германию, — проговорил Фехнер с горечью. — Но ведь и там наша армия должна защищать родину.

— Вы считаете, что будете защищать на своей границе родину? Нет! Вы будете защищать гитлеровское варварство, и больше ничего! — Ахвледиани вскочил и, приказав Тельгену продолжать допрос, вышел во двор.

Сержант, который вел протокол, с удивлением посмотрел майору вслед: ничего подобного за майором раньше не замечалось.

Прошло несколько минут, прежде чем Фехнер обрел способность отвечать на вопросы Тельгена. Обвинение, брошенное майором, он, Фехнер, спасший от расстрела несколько десятков русских военнопленных в Гарбузино, воспринял как личное оскорбление. Он, конечно, понимал, что является соучастником преступления, за которое должен понести наказание. Он даже жаждал понести его, чтобы могла наконец зарубцеваться душевная рана, так мучившая его.

Он рассказал о событиях своего последнего дня на фронте.

— С нашего участка было снято много частей, и это в то время, когда мы сами нуждались в усилении. Создалось очень серьезное положение. Пехоте было приказано перейти в контрнаступление, а наши танки должны были заменить ей огневую поддержку артиллерии. Результат получился катастрофический. Русские открыли по нас такой огонь, что мы буквально натолкнулись на стену сплошного огня. Наступать в таких условиях было бессмысленно, и тогда я приказал своим солдатам отойти на исходную позицию, требовал у начальства, чтобы нас поддержала своим огнем артиллерия. Однако, прежде чем наше командование приняло решение, русская артиллерия накрыла огнем тот участок опушки леса, где находилась наша пехота. Меня вызвали в штаб дивизии «Викинг», где приказали немедленно выполнить приказ — наступать. Вскоре русские прекратили артиллерийский огонь, в атаку пошла пехота. Мне удалось отразить ее внезапный удар, но не успели мы опомниться, как нас снова накрыла огнем русская артиллерия. После этого огневого налета почти все наши машины были повреждены. К тому же кончилось горючее. Пехота была вынуждена отойти на отсечные позиции, расположенные в пяти километрах от переднего края. И тут откуда-то появился группенфюрер СС Гидле, который, начал поносить нас почем зря… и меня тоже…

Фехнер, казалось, забыл о настоящем, так живы были в его памяти вчерашние события. Его доверие к военному руководству окончательно пропало. Он уже не думал о том, что еще недавно называлось офицерской честью, и больше не верил в то, что, несмотря на потрясения военных лет, ему все же удастся как-то восстановить свое душевное равновесие.