«Улисс» в русском зеркале - [15]

5

«Улисс» явился на свет с готовою славой литературной сенсации и легенды. Но эта слава пока была ограничена узким, хотя и избранным кругом художественной элиты Парижа, Лондона и Нью-Йорка. Широкой судьбе и репутации романа еще предстояло сложиться, и Джойс, как выяснилось, вовсе не собирался пассивно наблюдать за этим. В создателе Блума не мог не обитать рекламный агент. Все первые месяцы после выхода «Улисса» Джойс полон всевозможных забот, схем, идей, касающихся пропаганды своего творения. Законы молвы и успеха были ему прозрачны, и потому в первую голову его заботило число откликов, а также весомость имен их авторов; содержание было не столь важно. Цветистая брань, потоки ярой хулы даже весьма ценились, они увеличивали и славу, и цену книги. Хорошие возможности открывала пиратская публикация отрывков романа в США. Джойс сочинил письмо протеста, под которым его поклонники собрали 167 подписей всех великих людей мира: там были Альберт Эйнштейн, Бенедетто Кроче, Метерлинк, Пиранделло, Унамуно, Мережковский, Валери, Гофмансталь… – в сочетаньи с ничтожным поводом список вполне бы мог войти в сам роман как один из его комических гиперперечней. Помимо коммерции и рекламы, в план кампании входило внедрение некоторых идей о романе, в частности, разъяснение его связи с Гомером и «Одиссеей». Для проведения кампании художник мобилизовал всех: одни собирали информацию, через других искались подходы к видным писателям и критикам, третьих автор склонял написать самим об «Улиссе», мягко-настойчиво подсказывая – что, куда и когда… Кончилось это все бунтом: мисс Бич, не выдержав, возмутилась, когда ей – вдобавок ко всем издательским хлопотам! – вручен был «для обработки» список из пятнадцати критиков всех стран Европы.

Веер мнений и отзывов об «Улиссе» не сравнить ни с чем по его пестроте, разноголосице и полному забвению чувства меры. Писали много – и, боже, чего только не писали, не чуждаясь и заборного стиля. «От „Улисса“ будут блевать даже готтентоты», – изящно выражалась одна из первых рецензий. Чтение книги – грех против Духа Святого – набожно предупреждала газета в родном Дублине. Однако поклонники романа не уступали ни пяди. Особенно был неотразим Паунд: «Все человечество, объединясь, должно восславить „Улисса“; кто этого не сделает, пускай займут места среди умственно неполноценных»; что же до неприличий в романе, то «„Улисса“ нельзя подвергать цензуре, как нельзя подвергать цензуре анализ кала в больнице». «„Улисс“ бессмертен, всеобъемлющ, велик!» – прибавлял веско Ларбо. И все же убедить удавалось не слишком многих. Почтенные литераторы сильно морщились и с сомнением бурчали: «Невнятица… тяжкая скука… дурной вкус… полные ночные горшки и разлитая моча». А автор – каким может быть автор подобной книги? «Разновидность маркиза де Сада… отпетый литературный шарлатан… рабочий-самоучка или тщедушный студентик, расковыривающий свои прыщи». Понятно, что органы цензуры заняли не менее строгие позиции. Роман был запрещен и в Англии, и в США, и, вслед за «Дублинцами», творение Джойса вновь подвергалось казни: 400 экземпляров было уничтожено в Нью-Йорке, 500 – в английском порту Фолкстоуне. Лишь в 1933 году, после громкого процесса, «Улисс» был разрешен к публикации в США; первое английское издание появилось еще поздней, в конце 1936 года. На противоположном полюсе была неожиданная реакция одного из министров независимой Ирландии: в марте 1922 года он посетил Джойса в Париже и предложил, чтобы Ирландия выдвинула роман на Нобелевскую премию. Писатель почтительно отвечал, что если господин министр поставит этот вопрос перед ирландским кабинетом, он будет немедленно лишен своего портфеля.

Как видим, тут масса курьезного и колоритного; но за пеной сенсации и скандала надо уловить существо: как же вошел «Улисс» в европейскую литературу и как он был принят там? Чтобы это понять, мы сначала рассмотрим мнения ведущих, крупных писателей, а затем обозрим общую панораму критического восприятия романа, выделив ее главные константы в их эволюции.

Реакция литературных мэтров ясно показывает, что роман обозначил перелом и рубеж, грань литературных эпох и смену литературных поколений. Йейтс в своем отношении к Джойсу был всегда образцом доброжелательности и благородства, щедрого признания таланта. Но перешагнуть рубеж он не мог. Первое чтение «Улисса» заставило его воскликнуть: «Безумная книга!» Поздней, ощущая новизну вещи, ее масштаб, он делает над собой усилия, тщится понять, хвалит отдельные места… и так едва ли не до конца дней тяжеловесно топчется между признанием и холодностью. Напротив, другой великий ирландец, Бернард Шоу, не испытал никаких сложных чувств и с легкостью выступил в своем амплуа скептика, небрежно пройдясь по «инфантильному недержанию» Джойса в темах телесных отправлений, сдержанно признав за ним известный талант и подтвердив документальную верность его картины дублинских нравов. Ни Шоу, ни Йейтс даже не осилили книгу до конца; но, возможно, этого достиг другой из генералов английской словесности, Герберт Уэллс. В свое время он написал хвалебную рецензию на «Портрет художника в юности», где сравнивал некоторые сцены с лучшими страницами Свифта и Стерна. Однако и он не перешел рубежа «Улисса». Свое неприятие позднего Джойса он выразил ясно и взвешенно в позднейшем письме, написанном в 1928 году, когда Джойс попробовал залучить его в лагерь сторонников своей следующей книги, «Поминки по Финнегану». Это отличное письмо, полное здравого смысла и человеческой доброты, – но все идущее мимо литературы, мимо проблем ремесла, которые единственно волновали Джойса. Уэллс выискивает у него социальный и религиозный протест, подавленные эмоции, опять упирается в неприличия, в физиологизмы – и словно не подозревает о том, что художник решает прежде всего художественную задачу и к новому письму его могут толкать некие новые принципы литературы и эстетики.