Улики против улик - [16]

Буров, обрадованный, с видеокассетой в руке, подталкиваемый любопытством, в три прыжка преодолел лестницу. Лере тоже не терпелось поскорее услышать запись. Они торопливо поставили кассету и включили видеомагнитофон. Удача! Плёнка сохранила ту часть допроса, которая особенно интересовала Бурова.

У Рубцова был мягкий баритон, слова он произносил медленно и даже когда отбивался, то не повышал голоса. Недоверие, сквозившее в его словах, на слух воспринималось ещё более отчётливо. Особое внимание Буров обратил на две реплики, точнее, на то, как они были произнесены. Одна из них касалась морфия. Не заметно было, чтобы Рубцова удивил этот вопрос. Он отвечал без запинки, решительно, с оттенком горькой иронии. Да, мол, знаю, что ксенородон — препарат для морфиевой блокады, а вот принимал ли Ларичев морфий — не знаю. Не похоже на него. В ответе на вопрос о ревизии Буров уловил поспешность, плохо скрываемое беспокойство. Интересным было и то место, где Рубцов, с недовольным лицом, поправлял следователя, который, формулируя вопрос, использовал показания уборщицы о том, что около шести часов утра она видела бухгалтера в окне комнаты Ларичева. Дважды просмотрев это место, Буров остановил кассету.

— Ну вот… — прошептала Лера под впечатлением голоса своего отчима. — Ясно видно, что вопросы начинают досаждать ему, я бы сказала, он чувствует себя загнанным. Конечно, здесь не только боязнь быть обвинённым, — он что-то скрывает.

— Он ждал этих вопросов.

— Он ждал, что его обвинят, — поправила девушка.

— Нет, именно вопросов. Вспомните, когда сестра-хозяйка вошла в комнату к Рубцову, чтобы сообщить ему о смерти приятеля, то застала его одетым, бодрствующим, встревоженным…

— Что вы хотите сказать? — забеспокоилась Лера.

— Не говорит ли это о том, что Рубцов уже знал о смерти Ларичева? И ждал с минуты на минуту стука в дверь?

— Согласна… — невольно признала Лера. — Если заявление сестры-хозяйки соответствует действительности, как и показания о том, что отец находился в комнате Ларичева ранним утром, то он, конечно, знал, что Ларичев умер. Но сам по себе этот факт ещё ни в чём его не уличает.

— Да, в убийстве не уличает, — уточнил Буров, — а в недобросовестности — вполне. А также во лжи и в даче ложных показаний. Ваш отчим солгал, сказав, что не был утром в комнате Ларичева, солгал, видимо, и когда якобы не знал, чего недостает в портфеле бухгалтера, а ещё он лгал, утверждая, будто они не говорили о ревизии в главке. Просто немыслимо, чтобы два друга, коллеги, и не затронули хотя бы мимоходом такой важный вопрос. Они же столько времени провели вместе, и что же? Рубцов не спросил хотя бы, как идут дела? Короче — упорство, с которым ваш отчим отказывается отвечать по существу даже на такой невинный вопрос, доказывает, что он многое скрывает. Пометьте себе, — продолжал Буров сухо, служебным тоном, пытаясь заставить этим Леру думать более объективно. — Первое: почему Рубцов скрывает предмет своего разговора с Ларичевым? Второе: что заставляет его держать в тайне свой утренний визит в комнату друга?

— Но он же ясно сказал, что хочет обезопасить себя! — с жаром воскликнула девушка.

— Обезопасить себя от чего? Или от кого? У следователя нет в руках конкретных вещественных доказательств, чтобы обвинить его, да он ни в чём и не обвиняет Рубцова. Следователь располагает только набором отдельных фактов. Видимо, Рубцов знает больше, чем говорит, и боится, что рано или поздно всё выйдет наружу. Иначе как можно объяснить, почему он так неистово отвергает протягиваемую ему руку помощи и не отвечает на самые элементарные вопросы?

— Так может поступать невиновный человек, охваченный паникой.

— Или, наоборот, виновный, который, чтобы не запутаться окончательно, отвечает только отрицательно, — развил Буров громкое заявление Леры.

Поморщившись, девушка занесла вопросы в блокнот, повторив их вслух тоном, полным иронии, и ушла, а Буров, отодвинув видик, повернулся к диктофону и снова нажал кнопку. Следующей была запись показаний жены Ларичева.

Допрос Ксении Ларичевой

— Я попросил бы вас в интересах следствия ответить, если сможете, на несколько вопросов. Понимаю, что должен был бы дать вам время успокоиться, прийти в себя после такого тяжёлого удара, но, к сожалению, некоторые детали требуют немедленного уточнения.

— Я готова ответить на ваши вопросы… В общем… я ожидала, что меня вызовут.

— Скажите, пожалуйста, накануне отъезда ваш муж не сообщил вам цель своей поездки в пансионат?

— Погода была отвратительная, и я спросила, нельзя ли отложить поездку, а он мне ответил, что должен решить один важный вопрос.

— Он не сообщил вам, не связан ли этот вопрос с проводимой в главке ревизией?

— Да, речь шла об этом.

— А о чём именно, не знаете?

— Он не уточнил, хотя я специально спрашивала. Но я видела, что он чем-то озабочен.

— Почему вы так решили?

— С тех пор как началась эта ревизия, он совсем покоя лишился. На мои расспросы отвечал, что у них там не всё в порядке.

— Вы держите в доме морфий?

Возникла пауза.

— …Так вот, значит, от чего он умер!

Буров остановил плёнку. Этот момент показался ему чрезвычайно важным. Он весь напрягся, словно сам вёл допрос. Чутьё подсказывало ему, что где-то здесь близко находится ключ от всех нагромождающихся неясностей этого дела. Он перемотал плёнку и стал слушать снова. Допрос шёл своим чередом.