Улицы гнева - [109]

Лахно улыбался, и Рудой подумал: «Не иначе, с ума сошел».

— Не выдержал, — проговорил он вслух. — Кишка тонка у него...

— Нет, нет, то храбрый человек! — вдруг вмешался белесый Кныш, которого била мелкая дрожь. — Вы не знаете...

Татьяна умирала. Рудой понял это, глянув на ее землистое лицо.

— Они порезали ей грудь, — сказал Щербак. — Переломали руки... Посмотри...

Но Рудой бежал через площадь к улочке, единственному протоку, принимавшему панически убегавших гитлеровцев. Когда-то по этой улочке пролег последний путь Сташенко. Он не добежал тогда к свободе.

За Рудым следовал с ручным пулеметом и дисками Семен Бойко.

— Здесь, Семен, давай станови!

Оба плюхнулись на огороде у летней печки какой-то павлопольской хозяйки: отсюда отлично простреливалась местность.

В прорези прицела появился гитлеровец. Еще один... Один за другим они как бы проваливались в прорезь прицела, насаживаясь на мушку, как на иглу.

Рудой нажал на спусковой крючок. Пулемет затрясся в исступлении.

3

Перестрелка началась во всех концах города одновременно.

В бой вступили отряды, выполнявшие заранее намеченные задачи, только, пожалуй, трое из всех восставших — Казарин, Иванченко и посланец армии Андронов — понимали, что рановато вылетела из гнездышка та зеленая ракета: еще хоть полсуток помолчать бы ей, отлежаться в патроннике!

Но очень уж стремительно развивались события в городе! Поражение головного отряда на маслозаводе встревожило штаб. Нужен был ответный удар по дрогнувшему немецкому тылу. Виселица, воздвигнутая на площади за одну ночь, донесение Сидорина о готовящейся казни четверых ускорили ход событий. Отряды, выжидавшие сигнала, требовали немедленного выступления и спасения товарищей. «Огня достаточно, люди рвутся в бой. Риск? Конечно, риск. Ну, а когда же рисковать, ежели не сейчас?»

И штаб решился.

Внезапность наступления принесла успех.

Боевые группы доносили об отходе немцев, о пленных и трофеях. Федор Сазонович, овладевший со своим отрядом почтой и телеграфом, сообщил открытым текстом по радио, что город сбросил фашистскую коросту и дышит свободным воздухом. Разгром карателей на городской площади, словно вечевой колокол, возвестил населению о победе. На улицы высыпали жители, кое-где в форточках заалели кумачовые косынки, ленты, платки.

Казарин понимал, однако, что гитлеровцы не примирятся с дерзостью восставших. Нужна срочная подмога. Капитан Андронов долбил эфир одной фразой: «Я — «Рубин», я — «Рубин», но связи с войсками не было. Майор с явным любопытством наблюдал за усилиями посланца Большой земли, будто попытки капитана не касаются ни его, ни его товарищей. Снова, как и вчера в минуту узнавания Андронова, вскипела в нем подспудная обида.

— Я — «Рубин», я — «Рубин»...

«Какой ты «Рубин»? — мысленно вопрошал Казарин. — Не рубин ты вовсе, а простой камешек, возомнивший себя драгоценным и по этому праву отвергавший людей, сомневаясь в их честности». Его разгоряченный мозг не хотел соглашаться со вчерашними справедливыми доводами в пользу капитана. Хлестали пули, трещали пулеметы, на улицах лилась кровь, и все это туманило рассудок...

Однажды только, когда капитан, выпив стакан козьего молока с черствым хлебом, предложенным тетей Сашей, вытер по-простому рукавом губы и тепло поблагодарил хозяйку, в душе Казарина снова возникло уважение к смельчаку, перелетевшему линию фронта, и он подумал, какие же чудовищные мысли порой засоряют мозги честных людей вроде Казарина Петра Захаровича...

— Я — «Рубин», я — «Рубин»...

— Где же твоя армия, капитан? — не удержался Казарин. — Ты — рубин, а они камни, что ли? Не слышат, не дышат...

Андронов, оторвавшись от аппарата, метнул на Казарина гневный взгляд.

— Между прочим, это и твоя армия, майор, да будет тебе известно... Знаешь, что значит, когда в танках пустые баки, а в котлах горошина за горошиной гоняется...

— А ты знаешь, как бывает, когда душа пустеет что твои баки. И воля на холостом ходу... И весь ты на приколе: ни мысли, ни дела, один дурацкий спор с кем-то... Знаешь?

— Я — «Рубин», я — «Рубин», — зазвучал голос капитана, который, видимо, не счел нужным объясняться с майором.

Казарина вновь поразило достоинство, с каким держится посланец армии, и он пожалел о своей несдержанности.

— Ты не обижайся, — сказал он. — Я бы тебе объяснил...

Но тут связной третьего отряда, молодой, заросший щетиной парень, вошел в комнату и что-то негромко сказал Казарину.

— Громче говори, громче! — потребовал Казарин.

— Плохо на Шмидта, начальник, нарвались на сопротивление, — прокричал тогда связной. — Нужна подмога!

— Разведка уточняла... — попытался было поспорить с кем-то Казарин, но, поняв, что спорить не с кем, вскочил с места и, по привычке перезарядив пистолет, выбежал из комнаты.

Капитан Андронов кинулся вслед. Он успел отдать краткие распоряжения связисту и сказать штабным, что отлучается ненадолго.

— Зачем, капитан? Тебе бы на хозяйстве оставаться, — незло сказал Казарин, когда его догнал Андронов.

— Ты уж того... надо мне побыть... Я за себя оставил.

Они побежали вместе. Где-то гукали взрывы — это метали гранаты подпольщики, а может быть, артиллерия немцев вступила в дело. Хмурое небо нависло над городом, и на улицах подтаивало. Ночью опять подморозит, станет скользко. Вокруг ни души, зато там, где трещат автоматы и винтовки, довольно людно.