Уличные птицы (грязный роман) - [14]

У Графа, как у ребенка, от нетерпения увидеть море приятно ныло внутри. Еще не рассвело, а он прижимался лбом к стеклу, обняв голову ладонями, всматривался в тьму, ища блеск волны. Рассвет открыл Графу жутковатую картину. Море кипело, ржаво-грязное с белой пеной эпилептика на губах, в его бурлящее тело были вживлены корявые железобетонные дуры, серые неровные, с ветками ржавой стали. Залитая дерьмом и солнцем железная дорога, больным нервом из чужого мира, опоясала и придушила некогда великое море.

Граф вышел на станции с небольшим, но аккуратным вокзалом, обсаженным пальмами и увитым плющом и лозой, в часе езды от главного города побережья.

* * *

Шторм постепенно успокоился, муть осела, и море, голубое, чуть темнее неба, задремало, смирившись с судьбой.

Граф снял комнату за рубль в день в домике на окраине городка, на склоне горы. В комнате не было ничего кроме стула, который выполнял и роль вешалки, и роль стола, да большой пролежанной двуспальной кровати. Зато, прямо в окно на Графа смотрело море. Графу очень нравилось море, ему было очень приятно, что для него море открывает свою потаенную даль не видимую с берега. В этой затуманенной дали, чуть заметные, плыли гигантские лайнеры, не обращающие внимания на заплеванные берега. Иногда, когда Граф долго вглядывался в даль - он видел сквозь туман заморские строения с крышами-куполами, и минареты. Он вслушивался, и волны доносили ему, в виде шепота, голос муллы.

Граф видел, как от края до края меряют море дельфины, играя с солнцем, выскакивя из воды. А гордые морские птицы - альбатросы, собирая отходы на пляжных помойках, показывают всем видом, что делают большое отдолжение низменной тверди, что спустились из своих залитых кипящим золотом бирюзовых высот.

Граф не каждый день приходил к морю, еще реже входил в него. Ведь море, в дали – море, а рядом - соленая вода; Граф любил плавать, но море любил больше. Кроме того, Графа раздражали орды отдыхающих, кишащих в прибрежной жиже. К тому же, отдаваться Солнцу Граф любил без одежды, а чтоб не эпатировать совковую публику, он назначал свидания светилу на лужайке в горах. При этом, Граф отнюдь не стремился к затворничеству, и нередко соглашался на уговоры любопытных дам взять их «с собой в горы». Беря с собой новую знакомую, Граф уже знал, что если ей нет восемнадцати, она, узнав, что ей предложат загорать без купальника, оглядываясь снимет лифчик, и тут же плюхнется на покрывало на живот, но в этой позе ей будет плохо виден обнаженный мужчина, лежащий рядом, и поэтому, через десять минут, еще раз оглядевшись, она перевернется на спину, а через час, забыв о своей наготе, пойдет собирать ежевику на соседних кустах; если ей уже двадцать, она может взбрыкнуть и убежать; если ей к двадцати пяти, она кокетливо поломается минут пять, потом снимет лифчик, а через десять минут, без уговоров, скинет и трусы; женщина к тридцати обнажится с удовольствием, стараясь сделать это как можно более эротично, но поняв, что ее взяли сюда отнюдь не с целью совратить, сильно обидится, и с выкриками типа: «Свинья!», быстрыми шагами, и стараясь как можно размашистей крутить задом, смешно запинаясь за камни и корни, покинет поляну. Графу нравилось наблюдать за реакцией женщин, многие, даже в припадке гнева или истерике, если не воспринимать их крики всерьез, -прекрасны. Но одно правило Граф завел и соблюдал его свято: никогда не перекрашивать в цвета секса нежные цвета эротизма первого контакта голых мужчины и женщины с обнаженной природой.

* * *

К концу июня к морю ломанулось нескончаемое количество публики, мечтающей спустить, ценой жизни заработанные за зиму, деньги. Каждый день в дом, где жил Граф, поселялись новые и новые люди - разных темпераментов профессий и национальностей, из разных концов страны. Только совковый курорт мог собрать под одной ветхой крышей столь разношерстный народ. Мест хронически не хватало. Хозяйка дома, в меру добрая и патологически жадная, пытаясь вместить всех желающих, строила во дворе и саду навесы и вигвамы, людей расселяла «по возможности», не зависимо от пола и родственных связей.

Вудсток отдыхает по степени свободы отношений, и разнообразию решений сексуального вопроса: многодетная мать готовит для своих чад жратву в импровизированной кухне под окнами дома, в это время отец благородного семейства пыхтит на лежачке в саду под оседлавшей его темпераментной женой добропорядочного грузина-телемастера, вышедшего на рынок за мясом для шашлыка, и случайно зацепившегося у душевой кабины, обнаружив там голую институтку, дочку директора столичного трамвайного депо… Вечером, после укладывания детей «до шестнадцати», отдыхающими практиковались купания голяком, всем скопом, с визгами, скоротечными ласками и половыми актами в воде и прибрежных кустах. Утренняя дрема на пляже, безобидная послеобеденная игра в карты под навесиком у моря, купания до покраснения глаз – стандартный день среднего отдыхающего «дикаря». Литры маджары с утра, теплая водка вечером. И так с июня по конец октября. Люди приезжали и уезжали, привозя деньги и бледные свои тела, увозя загар, впечатления, а иногда сувенирную курортную гонорею.