Уличная красотка - [17]

Венеция, —

Медленно, верно и навсегда.

И я не один думал: вот, ведь, какие здесь

дивы

На фоне развалин седой старины.

Они и стройны, и собой несказанно красивы,

А может быть, даже еще и умны.

И я к ней пошел, и, подвластный загадочной

силе,

Ввернул комплимент по-английски —

не в силах молчать.

Сказал: эври бади ху кейм фром Россия,

Италию должен по вам изучать.

Ах, как хочу возле вас только раз

отогреться я,

Сбросить с души сугробы и холода,

И утонуть в синеве ваших глаз, как

Венеция, —

Медленно, верно и навсегда.

Ей всех комплиментов моих, казалось,

не хватит,

Но голос ее прошептал, теряя верха:

— Я тоже от вас, из Москвы, и зовут меня

Катя,

На почве туризма, вот, здесь ищу жениха.

2006 год

Симфонии двора

В переулке, где зыркали фары,

Где косил желтый глаз светофор,

Я слонялся с горластой гитарой

И глядел в ее окна, как вор.

С тихой грустью сиротской гармошки

Теплый вечер был вторить готов.

Но старались одни только черные кошки

В ожидании драных котов.

Светлые, как с паперти,

Симфонии двора.

Мне их все по памяти

Проиграть пора.

А забор — не забор без сирени,

Без стыдливо начертанных слов.

Я упал бы пред ним на колени,

Перелез, не жалея штанов.

К этой девушке, глупой и славной,

Я, объевшийся белены…

Да мешает моя окаянная слава.

Да костюмчик трехзначной цены.

Светлые, как с паперти,

Симфонии двора.

Мне их все по памяти

Проиграть пора.

Будто в карты стою облапошен —

Нет забора, сирени, окна.

Только хлопает тополь в ладоши,

Да таращится молча луна.

Доминошной столешницы плаха

Отстучала костями по ним.

Но осталась одна полуночная птаха

И поет — нам понятно одним.

Светлые, как с паперти,

Симфонии двора.

Мне их все по памяти

Проиграть пора.

1996 год

Скрипач

У самого экватора, в портовом кабаке

Слоняется мотив дореволюционный.

И два десятка слов на русском языке

По нотам совершают в Россию моционы.

В разноязычном кашельном дыму

Скрипач — седеющий повеса.

Он верен городу родному своему,

А потому, а потому

Он через раз вставляет: «Ах, Одесса!»

К любой портовой девочке, любому моряку,

Когда нахлынет грусть или изменит память,

Цепляется мотив к любому языку,

И после слова «ах!..» свой город можно

вставить.

Но вот фрегат взял ветер на корму

И в море — с новым интересом.

Он верен городу родному своему,

А потому, а потому

Играет парусом и флагом: «Ах, Одесса!»

За талеры, за доллары, за фунты —

не рубли! —

На тысячи манер играть горазды струны.

И лишь в один манер про краешек земли,

Куда закрыли путь лет прожитых буруны.

Хранит смычок их целую суму —

Блатных куплетов старого замеса.

Он верен городу родному своему,

А потому, а потому

Играет вечное, как море: «Ах, Одесса!»

1989 год

Сладкий грех

Женщина любимая —

В сердце уголек, —

Потушить его нельзя.

Шел по жизни мимо я,

Шел бы, да не смог —

За руку тебя взял.

Женщина любимая,

Вместе, и — одна,

Дай в глаза твои взгляну.

В них слезинка милая —

Озеро без дна,

Я пришел и в нем тону.

Женщина любимая,

Не моя жена,

Добрый или злой рок?

Шел по жизни мимо я,

Не моя вина

В том, что полюбить смог.

Сладкий грех.

Сладкий грех, обоим данный,

Я один не отмолю.

Но безгрешен,

Но безгрешен только ангел,

Потому тебя люблю.

2008 год

Снег

Шел — собой белей перины —

И ломился как во сне

В окна, двери и витрины

Снег.

И неслышными прыжками

Из снегурочкиных рук

Он летел в меня снежками

Вдруг.

Тот туман из белых кружев

Плыл у девочки в глазах,

Ей слова, что топят стужу,

Я сказал.

Дальше — как в хмельном дурмане —

Рук ее холодный мел

Как вторую жизнь в кармане

Грел.

Будто белые полозья

С ней нас мчали без саней,

Будто жизнь свою насквозь я

Видел с ней.

Я стогами звал сугробы,

Я метели звал — грозой,

Я хотел, ледышки чтобы

Жгли слезой.

Но на мир, что стался бледным,

Вдруг обрушилась весна,

И растаяла бесследно

В ней она.

Белым воротом тумана.

Змейкой беглого ручья.

Блик-монеткой из фонтана,

Что — ничья.

2007 год

Снимок

На абсолютно идиотском снимке,

Где ты стоишь с удавом на плечах,

Рептилия сплетается в обнимке,

И щелкает фотограф вгорячах.

И очередь на снимочек неважный

Построилась. И выстоит часок.

Стоит жара. Ворчит фотограф пляжный,

Чтоб змея не роняли на песок.

Змеиное отродье, видно, право:

Молчит — ему до чертиков уже.

Оно себя не чувствует удавом,

И думают о нем, как об уже.

И только я завидовал змеюке,

Невольнику фотографа-хрыча,

Когда его тебе подали в руки

И на груди связали, хохоча.

1994 год

Содержанка

Он весел и богат — ему не жалко —

Кабак хромает с танго на фокстрот.

Сопливая гуляет содержанка —

Куражится и в пол посуду бьет.

Ей нынче восемнадцать.

С ней рядом модный франт.

К ней ходит нагибаться

Седой официант.

Ей бант пришит на самом главном месте —

Портной, он тоже парень не дурак.

Она пускает дым, целует крестик,

Крещеная по жизни кое-как.

Роятся на подносе

В шампанском пузырьки,

Ей тосты произносят

Большие мужики.

Вращается рулетка — жизнь лихая —

Она сегодня с нею заодно,

И бабочки зеленые, порхая,

Слетают на зеленое сукно.

Их много, их не жалко —

Азартная игра.

Гуляет содержанка.

Студенточка — вчера.

1994 год

Стриптизерша

Мне не слаще и не горше

В этом клубе-кабаке.

Я гляжу на стриптизершу

И верчу бокал в руке.

На бедре ее наколка —

Змейка, свитая в петлю.

Я гляжу на змейку долго,

Я забыл, кого люблю.

Мой коньяк совсем не пьется,

Перегретый об ладонь.

Змейка вьется и смеется,

И вопьется — только тронь!