Улица вдоль океана - [35]

Очередь еле двигалась, женщины громко разговаривали, и та, что в беличьей шубке, рассказывала той, что в пыжиковой шапке, как она собирается провести отпуск. Голос женщины жужжал, как надоедливый овод, и ввинчивался прямо в левое ухо Авдею Самсоновичу.

— Сперва заедем к нашим в Жж-жлобин, потом к Жж-доржж-жу в Жж-житомир, — монотонно жужжала женщина. — В Жж-жданове тожж-же задержж-живаться не будем, в Геленджжике у Сережж-жи брат — нагрянем неожж-жиданно. Ах, какие там жж-жемчужж-ные пляжж-жи…

Наконец жужжание кончилось — женщины вышли. Авдей Самсонович попросил половинку батона и подал двадцать пять рублей.

— Мелких нету? — недовольно спросила продавщица.

— К сожалению, не имею, — с достоинством соврал Авдей Самсонович.

Продавщица, не глядя на него, разрезала пополам батон и сунула ему в руку сдачу. Довольный Авдей Самсонович пошел к выходу. Женщины — та, что в беличьей шубке, и та, что в пыжиковой шапке, — тараторили уже на крыльце: должно быть, не дожужжали друг дружке о предстоящем отпуске. Проходя мимо них, Авдей Самсонович с горечью улыбнулся. Он не то чтобы осуждал таких людей, — он искренне и сердечно жалел их. Каждое лето они штурмовали кассу аэродрома, неслись, сломя головы, в разные Ялты и Сочи, проматывали до копейки денежки, возвращались худые и заморенные, стреляли до получки десятки, а, накопив за зиму каких-то пару тыщонок, опять неслись в Ялты и Сочи. Вот и весь смысл жизни. Нет, такой жизни он решительно не понимал.

Авдей Самсонович пошел домой напрямик — по тропинке, выбитой в снегу через стадион. В центре стадиона, на голубоватом льду катка, носилось несколько малышей. Девочка в красном свитерке и белых ботинках все время хотела прокатиться «ласточкой» и все время падала. Снег, лед и солнце, слепили глаза, небо сверкало никельным блеском, мороз немного спал, но под валенками скрипело так же голосисто, как утром. Все это очень нравилось Авдею Самсоновичу. Погода была на сто процентов летная, и уже ничто не могло помешать ему покинуть сегодня поселок.

Он обогнул дощатую баню, грибом торчащую в огромном сугробе, так что виднелась лишь крыша да узкие, в потеках размытой сажи полоски-оконца под ней, и через двор пищеторга, заваленный бочками из-под селедок, порожними ящиками и прочим хламом, вышел на свою улицу. Дом его стоял на краю поселка, у самой сопки, двухэтажный, неоштукатуренный дом из дикого камня, с двумя низкими, крашенными охрой дверями, так называемыми подъездами, и паровым отоплением. В этом доме Авдей Самсонович прожил без малого двадцать пять лет и единственным бытовым неудобством считал общую коридорную систему, отчего дом напоминал общежитие. Всем остальным он был доволен.

2

Прежде чём отправиться к Анне Тимофеевне, Авдей Самсонович скинул растоптанные валенки, переобулся в ботинки, побрился старенькой бритвой «Золлинген», купленной еще до войны, освежился цветочным одеколоном и задержался на минуту перед складным зеркалом, стоявшим на высоком подоконнике, повязать галстук.

Из зеркала на него глянуло знакомое, суховатое лицо с чуть запавшими щеками, хрящеватым острым носом и выразительными чёрными глазами, часто моргавшими от яркого солнца в окне. Глазам этим больше подошли бы густые, тёмные брови, хорошо бы — сросшиеся над переносьем или как-нибудь круто выгнутые, что зачастую придает лицам выражение мужественности. Но брови у Авдея Самсоновича были рыженькие, жиденькие, едва приметные и совсем не соответствовали густой черноте подвижных глаз. Возможно, от этого несоответствия выражение лица у него постоянно было унылым и немного вялым. Впрочем, лицо не казалось старым, и если бы не резкие морщины, симметрично пролегшие от крыльев носа к самому низу узкого подбородка, да не широкая, округлая залысина надо лбом, если бы не это, то Авдей Самсонович и вовсе выглядел бы молодым.

Придирчиво изучив себя в зеркале, он остался доволен собой и подумал, что занудливая Полина Семеновна не соврала, сказав, что внешность его не соответствует пенсионному возрасту. Правда, северный пенсионер на пять годков моложе пенсионера общесоюзного, но тем не менее…

— Но тем не менее сегодня мы летим! — пропел Авдей Самсонович и, сложив зеркало, спрятал его в фанерный чемодан вместе с бритвой и флакончиком с остатками одеколона на донышке.

Теперь в комнате не осталось ничего, что можно было бы забыть или еще нужно укладывать в дорогу. Комната была пуста, не считая табурета, чемодана на нем да небольшого тючка с постелью, туго стянутого ремнями. Казенную мебель Авдей Самсонович сдал еще вчера, а вещи упаковал сразу, как проснулся. Благо ни шуб на меху, ни костюмов, ни ворсистых свитеров он здесь не нажил, сувенирами в виде медвежьих шкур и оленьих рогов не увлекался, так что времени на сборы ушло — минуты. Зато теперь до прихода Васюкова, то есть целый час, он был абсолютно свободен.

Авдей Самсонович отсыпал в карман трюфелей, туго завязал авоську, где лежал кулек с конфетами и консервы на дорогу, запер комнату и, пройдя в конец длинного, полутемного коридора с бесконечным числом дверей (6 самом деле, как в общежитии), постучал в крайнюю дверь.