— Как с ним говорить будешь, когда он в районе живет? Зачем к Калянто идешь, если он на охоте? И Чарэ мой на охоте, все мужчины на охоте. — Омранаут усмехнулась непонятливости Коравье и предложила: — Пойдем в мой дом, картошкой угощать буду. Мой Чарэ в районе был, картошку сырую домой привез. Раньше я не любила картошку, теперь ем. Только ее хорошо варить надо. Вставай, Коравье, пойдем, — она поднялась с земли, помогла встать Коравье.
— Нет, Омранаут, мне Рыпеля видеть надо, спешить надо, — ответил Коравье.
Когда Коравье и собака отошли от дома Омранаут, девочка сказала:
— Я знаю; кто это. Это дед Коли и Саши. Они сейчас к отцу в бригаду поехали, а каникулы пройдут — назад в интернат вернутся.
— Пусть едут, — сказала Омранаут, продолжая глядеть на удалявшегося Коравье. Потом покачала седой головой, скорбно добавила. — Совсем глупый стал, если Рыпеля в селе ищет.
— А деду много лет? — спросила девочка.
— Много, — ответила Омранаут.
— Сколько? — допытывалась девочка.
— Как знаю, если считать не умею? — пожала плечами Омранаут.
— Ну, сколько? — не унималась внучка. — Сто или больше?
— Может, сто, может, больше, — рассудительно сказала Омранаут и, подняв с травы палку, пошла выбивать висевший на проволоке матрац.
Так вопрос девочки — сколько лет Коравье? — остался без ответа. И никто не сможет на него ответить, даже сам, Коравье, даже тот, кто сосчитает чуть приметные зарубки ножом на дверном косяке в доме Коравье.
Впрочем, если хорошенько расспросить Коравье и внимательно его послушать, в зарубках можно как-то разобраться.
Если расспросить Коравье, он расскажет, что первую метку ножом он сделал на остове яранги богатого оленевода Лятыргина, когда жил у него мальчишкой и пас его оленей.
С тех пор как только уходила старая, зима и наступало новое лето, Коравье оставлял на дереве острый след ножа. А когда вырос и поставил свою ярангу, то унес с собой и свои зарубки. Он аккуратно «переписал» их ножом на прутик тальника и еще раз «переписал» на остов своей яранги; Много раз пришлось ему потом «переписывать» эти метки, прежде чем легли они на дверной косяк его дома. Ну, а если Спросить Коравье, где же кончаются те зарубки, что привез он из тундры, и где начинаются те, что появились уже в домё, он точно укажет пальцем место. Тогда каждый грамотный человек может посчитать: шестьдесят зарубок-лет жил Коравье в тундре, двадцать — в селе, и каждый грамотный человек может сказать, что Коравье восемьдесят лет. И это будет неверно. Ибо никакой самый разграмотный человек не сможет угадать, сколько же зарубок не хватает до той, которая считается первой.
Коравье забыл, где живет председатель Калянто, и забыл, где клуб. Дома похожи друг на друга, как морской окатыш, и он, наверно, дошел бы до пошивочной, а то и дальше — до зверофермы, если бы его не увидел Пепеу.
— Эй, Коравье, это ты?! — крикнул Пепеу, приподнимаясь со шкуры. — Иди сюда, я тебе живот покажу! Меня самолет привез!
Услышав голос Пепеу, собака вздрогнула, прижалась к ногам Коравье. Но когда ноги Коравье развернулись и, путаясь в траве, побрели во двор Пепеу, собака последовала за ними.
— Это ты, Коравье?! — обрадованно переспросил Пепеу, поднимаясь навстречу подходившему Коравье и выдергивая из штанов рубашки с больничным клеймом. — Ты думал, я умирать буду? Пепеу не умирал, Пепеу доктор резал! Видал, какой живот стал? Это красная линия — шов называется! — Он задрал к подбородку рубашки и выпятил живот.
Коравье безучастно глядел на живот Пепеу.
— Трогай, какой крепкий! Совсем не болит, — соврал Пепеу, потому что после того, как женщины порядком намяли ему живот, шов здорово ныл. Но Пепеу, не желая в этом признаваться, схватил Коравье за руку и, похлопывая ею по своему животу, продолжал хвастаться:
— Видал, какой крепкий? Язва больше нету. Ты слыхал такую болезнь, язва называется?
Такой болезни Коравье не слышал, как и вообще не слышал названий русских болезней, поэтому он равнодушно убрал свою руку с живота Пепеу и присел на шкуру. Пепеу устроился рядом, продолжая придерживать задранные к подбородку рубашки. Собака осмелела, ткнулась мордой в голый живот Пепеу и лизнула шрам. Пепеу стукнул собаку кулаком по хребтине. Та отпрянула от него и тихо заскулила.
— Зачем бьешь? — укорил Коравье.
— Зачем лезет? — ответил Пепеу и, почувствовав какое-то тягучее подергивание в животе, добавил: — Полезла — теперь болеть стало.
Но подергивание прошло, и Пепеу, успокоившись, спросил: — Ты куда идешь, в магазин?
— Мне Рыпеля повидать надо, — пошамкав запавшим ртом, сказал Коравье. — Ты не видал может, приехал Рыпель?
— Зачем тебе Рыпель? — удивился Пепеу.
— Говорить надо, — коротко объяснил Коравье.
— Хо-хо-хо! — засмеялся Пепеу, тряся головой. — Как с Рыпелем говорить будешь, как понимать его будешь? Рыпель много умных слов говорит. Я понимать его слова умею — ты совсем не умеешь..
После длительного пребывания в больнице и общения с врачами и больными, от которых Пепеу наслышался немало интересных, хотя и малопонятных вещей, он считал, что Рыпель ничуть не умнее его, а если кто и превосходит его теперь по уму; так это только доктор, который делал ему операцию. Поэтому Пепеу продолжал растолковывать:
