Улица Сервантеса - [15]

Король Филипп объявил состязание на лучший сонет, призванный увековечить память его возлюбленной королевы. Победа открывала молодым людям один из немногих путей к известности и уважению. Более того, она могла принести сочинителю покровительство какого-нибудь тщеславного аристократа, а там – кто знает? – и титул придворного поэта.

Я тоже написал сонет об Изабелле, но не стал участвовать в соревновании. Подобно Горацию, я полагал, что стихотворение должно вызреть девять лет, прежде чем предстанет на людской суд. К тому же меня не прельщала слава, и я не нуждался в денежном вознаграждении.

Надеюсь, я не покажусь излишне высокомерным, если скажу, что мои стихи отличались большей точностью, более тонкими рифмами и высокими чувствами, нежели сонет, сочиненный Мигелем. Я знал, как важно для моего друга выиграть состязание. Возможно, от этого зависела его судьба. И наименьшее, что я мог сделать для Мигеля, – не мешать его борьбе за толику литературного признания.

Мы всегда читали друг другу свои стихи. Мигель показал мне посредственный сонет в честь Изабеллы и спросил моего мнения. «Думаю, ты выиграешь соревнование», – ответил я. Мигель был счастлив. В своей самоуверенности он даже не подумал обратиться ко мне за критикой, но я все же постарался освежить бедный лексикон стихотворения и привести рифмы в согласие с классической, ласкающей слух схемой. Затем Мигель обратился за помощью к профессору Лопесу де Ойосу, чье расположение заслужил неиссякаемыми потоками лести.

По иронии судьбы, единственный судья соревнования, возвращаясь домой в подпитии, упал с лошади и свернул шею о булыжную мостовую. Ему на замену пригласили профессора Лопеса де Ойоса. Я не испытал ни малейшего удивления, когда он присудил Мигелю первый приз, поскольку все литературные состязания – с чего и следовало начать – учреждаются с двумя целями: 1) поощрить друзей судьи; 2) отомстить его врагам. Я процитирую один первый катрен, чтобы вы имели представление о сонете-победителе:

Когда Испания забыла о войне

И поднялась до солнца в колеснице,

Сгорел в его бушующем огне

Цветок, которым мы могли гордиться.

Этот так называемый сонет был неумелым подражанием Гарсиласо, смехотворной потугой юного честолюбца, мечтающего о признании.

Маленький литературный успех Мигеля обнажил его истинную натуру: он начал вести себя так, словно и в самом деле стал величайшим поэтом Испании, и заявлял всем, кто соглашался его слушать: «Я – истинный наследник Гарсиласо де ла Веги». Уже на следующий день после оглашения победителей Мигель нередко начинал фразы так: «Когда я стану придворным поэтом…» Конечно, такое хвастовство было нелепо, но я по натуре не жестокий человек, а потому решил не расстраивать друга напоминанием, что бывшим иудеям не стоит об этом и мечтать. В то время я был очарован Мигелем и прощал ему все, а объединявшие нас вещи казались сильнее тех, что в итоге раскололи наш союз.

После окончания обучения в «Эстудио де ла Вилья» у меня не было ни малейшего желания оставаться в Мадриде и сражаться за крохи поэтической славы. Я решил посвятить себя изучению классической литературы в Университете Сиснероса в Алькала-де-Энаресе. Я предпочел его Саламанке ради его утонченности, и мне не хотелось уезжать слишком далеко от Толедо и Мадрида. Несмотря на растущие опасения по поводу заносчивости Мигеля, я искренне сожалел о предстоящей разлуке. Иногда бедные семьи посылали своих сыновей в университеты – принося ради этого огромные жертвы. Родители обеспеченных студентов снимали своим отпрыскам целые дома с прислугой и лошадьми. Менее удачливые однокашники прислуживали им, чтобы иметь возможность платить за обучение. Едва я намекнул Мигелю на такой вариант, он отрезал:

– Лучше я буду неучем, чем одним из этих вечно голодных студентов, которые попрошайничают ради куска хлеба, а зимой кутаются в лохмотья с барского плеча.

– Позволь напомнить, что ты будешь жить в моем доме, и с тобой будут обращаться как с моим братом, а не слугой.

– Я помню. Не подумай, будто я не благодарен за твое великодушие. Но другие студенты будут знать, что я простолюдин, и обращаться со мной как с прислугой.

Я решил не настаивать, надеясь, что со временем Мигель сам увидит выгоды моего предложения. Без образования его перспективы – несмотря на сиюминутную славу поэта – были призрачными. Я подозревал, что он отказался из-за давления родителей, которые хотели, чтобы он скорее начал зарабатывать и помог залатать многочисленные прорехи в карманах Сервантесов. Я уговорил Мигеля съездить со мной в Алькала-де-Энарес и помочь мне выбрать подходящий дом.

– Неужели тебе не хочется взглянуть на город, где ты появился на свет?

Мигель покинул Алькалу, когда был еще мальчишкой, но неизменно вспоминал о ней с нежностью.

– А на обратном пути мы сможем заехать в Толедо на могилу Гарсиласо. Остановимся у моего деда. Я наконец-то представлю тебя кузине Мерседес…

Я действительно страстно желал познакомить девушку, в которой души не чаял, и лучшего друга. Моя наивность – и привязанность к Мигелю – достигали такой степени, что я опрометчиво добавил: