Улица Сапожников - [58]
Деревня Орловичи делилась на две части: левобережную и правобережную. В правобережной жили гончары.
Ирмэ, Игната, Бориса и Луку определили на постой к гончару Акиму. Аким — старик лет под шестьдесят, благообразный, сановитый, — постояльцев принял хорошо: накормил ужином, перед ужином каждому поднес по стаканчику самогона первача. Угостил махрой. Закурили.
— Так, — сказал Аким. — Значит, на усмирение идете? Так. Только — погляжу — мало вас.
— Еще подойдут наши, — сказал Ирмэ.
— У нас семнадцать полков, — подхватил Лука. — Так что пятнадцать уже под самым Полянском стоят.
Аким смерил Луку спокойным глазом.
— Статься может, — сказал он. — Не спорю. Я вчера ходил к Полянску. Тут недалече. Верно. Стоят. Сколько, говоришь, полков-то? Пятнадцать? Жидкие, значит, у вас полки. Я-то — по дурости — подумал: роты три там, не больше.
— Насчет полков — это он хватал, — сказал Ирмэ. — А подмога подойдет. Это верно.
— Хорошо бы, — сказал Аким, — а то вам одним не справиться.
— У них там большая разве сила?
— Не-ет, — сказал Аким. — Откуда? Да вот орудий у них много. И потом позиция лучше.
— А мы их с эропланов, — сказал Лука.
— Эропланы у тебя откуда? — сказал Аким. — Матка на Пасху подарила?
— Прилетят, — сказал Лука. — Из Японии. Мы у япошек накупили эропланов — гурт. На девять миленов золотом.
— Лепишь ты, мил человек, — сказал Аким. — Ты чей будешь? Будто ты мне знакомый.
— Как же. Ипатовский я. Сосед.
— А-а, — сказал Аким. — Лука? Слыхал.
— Ну? — обрадовался Лука. — А доброе слыхал?
— Доброе, — сказал Аким. — Врать ты, говорят, мастак.
Борис фыркнул. А Лука обиделся. Ворча, почесываясь, он встал из-за стола, нашел отведенное ему место, лег и уснул. За ним улеглись и Борис и Игнат.
Ирмэ не спалось. Устал он так, что руки не поднять, а вот поди ж ты — не уснуть. В хате было душно. Казалось, что-то кусает, клопы будто. Над самой головой тикали часы. За спиной в газетных листах что-то шуршало и скреблось. Тараканы, что ли? А Игнатка во сне чмокал и свистел. Нет, не уснуть.
Ирмэ встал, оделся, вышел на крыльцо. По ту сторону реки в белом с колоннами доме горели огни, отражаясь в черной воде. Там тоже не спали — там стоял штаб. Плескалась о берег вода. В деревне лаяли собаки. И все же, несмотря на лай, ночь была очень тихая, не-мая какая-то.
По двору ходил Аким, таскал скоту корм на ночь. Ирмэ слышал, как он вразумительно и важно разговаривал с кобылой.
— Надоела ты мне, — говорил он. — Ну тебя. Возьму и продам. Думаешь, вру? Продам — и край. — Кобыла громко и тяжело вздохнула. — Ну, ну, ничего. — Он хлопнул ее по спине и пошел в дом.
— Тихо, дед, — сказал Ирмэ. Он сидел на нижней ступеньке крыльца — Аким чуть не наступил на него сапогом. — Тихо — задавишь.
— Не спится, парень? — оказал Аким.
— Да, — сказал Ирмэ. — Не уснуть.
— Думаешь все?
— Нет. Так, Клопы заели.
— Кожа чешется с дороги, — строго сказал Аким. — В баньку надо. Попариться. А клопов у меня нету. И не было.
— И в баньку сходим. И попаримся, — сказал Ирмэ — Только погоди. Дай сроку.
Аким присел.
— Ты мне вот что скажи, товарищ, — негромко проговорил он. — Как теперь на Волге? Тихо?
— Не знаю, — сказал Ирмэ. — Ты у командира у нашего спроси. А что?
— Сын у меня там, на Волге, — сказал старик. — Давно от него писем не было. Как бы не убили.
— Зачем убили? Подожди — напишет. Может, некогда ему. Почем знать?
— Не, — сказал Аким, — не то. Я сам так-то старухе пою. А только думаю я — убили его, Ваську. Кабы жив был — написал бы. Он хоть мало, да писал, а то шесть месяцев — ничего. Убили Ваську. — Аким, открыв рот, неторопливо поскреб бороду.
«Во старик! — с уважением подумал Ирмэ. — Дуб».
— Так, говоришь, тихо теперь на Волге? — сказал Аким.
— Нынче, дед, где тихо? — сказал Ирмэ. — На погосте, на могилках, и то другой раз такая идет пальба — держись!
— Да-а, — сказал Аким. — Гудит Россия. Далеко слышно. То жили, как мышь под полом, чуть-чуть ногтем скребли. А то такой содом подняли — на весь мир слышно.
— Что ж, — сказал Ирмэ. — Поскребли и будет. Не все же, как ты говоришь, под полом сидеть.
— И то, — сказал Аким. — Погано жили, по-собачьи. Мы-то, гончары, еще туда-сюда. Землю робили, гончарничали, то-се. Кормились. А мужики вокруг жили хуже скотины. В Орловичах, в деревне, знаешь, сколько у мужиков земли-то было? По три десятины на двор. А у графа Орлова имение пятнадцать тысяч десятин. У мужика в хате семь, а то и девять душ. А у графа — трое: он, жена да сынишка малый. Вот и считай.
— Что говорить, — сказал Ирмэ. — Грабили графья эти. И вот достукались.
— Так-то оно так, — сказал Аким. — А только, парень, как с Россией-то будет? — Аким помолчал. — Лежишь другой раз ночью, — заговорил он опять, — не спится, ну, и думаешь. Раньше, понимаешь, горько было, горше не надо, а хоть какой ни на есть, а порядок был. А теперь, брат, и не понять что. Режут друг друга, насильничают. Крови много, а земля пустует — сеять некому. Сила-то побита. И какая, парень, сила. Россию конем не обскакать — хоть год скачи, — и все теперь могилки да кресты. Мало-мало кого осталось.
— А кто виноват? — сказал Ирмэ.
— Знаю, — сказал Аким. — Знаю, кто виноват. Да теперь-то как же? Вот Васька мой говорит: большевики порядок сделают. Новый порядок, чтоб все по-новому. Оно бы ладно. А народ они, большевики, крепкий. Это я по Ваське вижу. Не думай, что сын. Я к нему как к чужому приглядывался. Крепкие мужики. Знают, чего им надо. Да только — из чего сделаешь-то? Нет же ничего. С кем? Молодые-то побиты, а старики за богом прячутся. Вот я и думаю: палят, режутся, а не попусту ли? Отвоюют большевики Россию, а делать-то и некому. Опустела земля.
Дойвбера Левина (1904–1941) называют «самым забытым» из обэриутов. Он был ближайшим соратником Д. Хармса, А. Введенского, И. Бахтерева — но все его обэриутские сочинения пошли на растопку печей в блокадном Ленинграде, а сам писатель погиб в бою на Ленинградском фронте,И все же Левин оставил несколько книг гротескной, плотно написанной прозы, рисующей быт еврейских местечек накануне и во время революции и гражданской войны. Как и прочие обэриуты, писатель вкладывал в свои повести, формально причислявшиеся к детской литературе, совершенно не «детское» содержание: кровавая метель исторического катаклизма, зловеще-абсурдная речь и вещие сны…Произведения Дойвбера Левина не переиздавались с 1930-х гг.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Имя Оки Ивановича Городовикова, автора книги воспоминаний «В боях и походах», принадлежит к числу легендарных героев гражданской войны. Батрак-пастух, он после Великой Октябрьской революции стал одним из видных полководцев Советской Армии, генерал-полковником, награжден десятью орденами Советского Союза, а в 1958 году был удостоен звания Героя Советского Союза. Его ближайший боевой товарищ по гражданской войне и многолетней службе в Вооруженных Силах маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный с большим уважением говорит об Оке Ивановиче: «Трудно представить себе воина скромнее и отважнее Оки Ивановича Городовикова.
Приключенческая повесть албанского писателя о юных патриотах Албании, боровшихся за свободу своей страны против итало-немецких фашистов. Главными действующими лицами являются трое подростков. Они помогают своим старшим товарищам-подпольщикам, выполняя ответственные и порой рискованные поручения. Адресована повесть детям среднего школьного возраста.
Всё своё детство я завидовал людям, отправляющимся в путешествия. Я был ещё маленький и не знал, что самое интересное — возвращаться домой, всё узнавать и всё видеть как бы заново. Теперь я это знаю.Эта книжка написана в путешествиях. Она о людях, о птицах, о реках — дальних и близких, о том, что я нашёл в них своего, что мне было дорого всегда. Я хочу, чтобы вы познакомились с ними: и со старым донским бакенщиком Ерофеем Платоновичем, который всю жизнь прожил на посту № 1, первом от моря, да и вообще, наверно, самом первом, потому что охранял Ерофей Платонович самое главное — родную землю; и с сибирским мальчишкой (рассказ «Сосны шумят») — он отправился в лес, чтобы, как всегда, поискать брусники, а нашёл целый мир — рядом, возле своей деревни.
Нелегка жизнь путешественника, но зато как приятно лежать на спине, слышать торопливый говорок речных струй и сознавать, что ты сам себе хозяин. Прямо над тобой бездонное небо, такое просторное и чистое, что кажется, звенит оно, как звенит раковина, поднесенная к уху.Путешественники отличаются от прочих людей тем, что они открывают новые земли. Кроме того, они всегда голодны. Они много едят. Здесь уха пахнет дымом, а дым — ухой! Дырявая палатка с хвойным колючим полом — это твой дом. Так пусть же пойдет дождь, чтобы можно было залезть внутрь и, слушая, как барабанят по полотну капли, наслаждаться тем, что над головой есть крыша: это совсем не тот дождь, что развозит грязь на улицах.
Нелегка жизнь путешественника, но зато как приятно лежать на спине, слышать торопливый говорок речных струй и сознавать, что ты сам себе хозяин. Прямо над тобой бездонное небо, такое просторное и чистое, что кажется, звенит оно, как звенит раковина, поднесенная к уху.Путешественники отличаются от прочих людей тем, что они открывают новые земли. Кроме того, они всегда голодны. Они много едят. Здесь уха пахнет дымом, а дым — ухой! Дырявая палатка с хвойным колючим полом — это твой дом. Так пусть же пойдет дождь, чтобы можно было залезть внутрь и, слушая, как барабанят по полотну капли, наслаждаться тем, что над головой есть крыша: это совсем не тот дождь, что развозит грязь на улицах.
Вильмос и Ильзе Корн – писатели Германской Демократической Республики, авторы многих книг для детей и юношества. Но самое значительное их произведение – роман «Мавр и лондонские грачи». В этом романе авторы живо и увлекательно рассказывают нам о гениальных мыслителях и революционерах – Карле Марксе и Фридрихе Энгельсе, об их великой дружбе, совместной работе и героической борьбе. Книга пользуется большой популярностью у читателей Германской Демократической Республики. Она выдержала несколько изданий и удостоена премии, как одно из лучших художественных произведений для юношества.