Улица - [42]

Я послал мальчишку из кинотеатра за хлебом и поужинал прямо на эстраде, запивая хлеб содовой водой из буфета, который был в коридоре. Перерыв между вторым и третьим сеансом закончился. Я снова стоял на эстраде и говорил.

Мыши танцевали в темноте и свистели от голода. Они еще раз напали на мой башмак, но безуспешно.

Примерно в половине двенадцатого я освободился. Я был измучен тем, что говорил слишком много. Глаза устали от напряжения, и голова раскалывалась. Я быстро ушел из кинотеатра.

Я ничего не видел на улице — так я был утомлен и возбужден.

Несколько раз мне приходилось прислоняться к стене, чтобы поглубже вдохнуть. А потом я, согнувшись и подняв воротник, плелся дальше. Дождь поливал меня, ветер свистел в ушах.

Я не сдержал слово и не пошел в отель к Язону: мне не хотелось беседовать. Я чувствовал себя усталым, больным и был не в силах разговаривать. Я отправился в ту семью, где провел прошлую ночь. Ворота в дом, где жила эта семья, были заперты. Я напомнил сам себе, что, в сущности, я у них не живу и не смею своим ночным появлением нарушать их сон. Я пошел назад в город и около часа бродил по тихим, темным улицам. На центральные улицы я не хотел идти, потому что свет электрических фонарей резал глаза.

У меня еще было немного денег, и я отправился к еврею у вокзала, рассчитывая переночевать у него.

22

На следующий день я пришел на работу в кинотеатр почти больной. Глаза сильно болели, покраснели, воспалились. Но сегодня я мог дать им отдых, держа их закрытыми. Я со вчерашнего дня запомнил содержание картины. Время от времени мне нужно было только бросать взгляд на экран, чтобы убедиться в том, что я не ошибся…

Так я стоял с закрытыми воспаленными глазами и говорил о доблестных делах Эдди Поло. После первого сеанса, выйдя в коридор, я встретил директора.

— А вы замечательный декламатор! Публика вами захвачена! — сказал он мне.

— В таком случае можно ли мне получить у вас немного денег?

— Да, берите! — И он достал из кармана брюк бумажник и протянул мне ассигнацию.

Закончился последний сеанс. Дрожа от холода, я сошел с эстрады и отправился ночевать к еврею у вокзала.

Проходя за кулисами, я увидел, что бледная девушка с лучистыми глазами, улыбаясь, смотрит на меня. Я взглянул на нее, но не понял, какое ей до меня дело. И я пошел дальше. На улице я увидел, как эта девушка идет мне навстречу с той же улыбкой на губах. Я как следует вгляделся. Она была бледной, очень бледной, лицо круглое, кое-где морщинки, глаза странные — большие и лучистые; густые белокурые волосы обрамляли ее голову, а губы были узкими и подвижными. На ней были розовая шляпка и серое пальто. Что значил ее взгляд, я не понял. Улыбка на ее нежных, розовых губах была смешана с горечью и состраданием. Я впился глазами в ее лицо. Чем ближе она подходила ко мне, тем отчетливей была улыбка на ее лице, а ее рот и щеки лучились теплотой. Она прошла мимо, взглянула на меня и шепнула на ухо одно слово:

— Ми-и-лый! — и быстро пошла прочь.

Не успел я оглянуться, как ее уже не было. Она исчезла.

— Ми-и-лый! — звенело у меня в ушах.

Ми-и-лый? Что значит это слово? Может, это просто ветер шуршит? Нет! Это я сам себе внушил, что кто-то так сказал. Кто была эта девушка, которая так на меня посмотрела? О чем говорила ее улыбка? Может быть, я ошибся? Может, я сам себе внушил, что кто-то думает обо мне? Наверное, меня дурачат мое одиночество и моя неприкаянность! Мое одиночество навеяло мне сон — какую-то бледную девушку, которая думает обо мне. Нет, это заблуждение, в него, чтобы заполнить душевную пустоту, впадает человек, о котором никто не думает и которого никто не помнит. А может быть, я болен и перед моими глазами проносятся какие-то образы и видения?

Странные лучистые глаза были у нее! Что за огонь тлел в ней, сколько доброты и мягкости было в ее улыбке! Ее сутью были легкость и свет, что за облачное, светлое существо!

Я шел и видел, как в темноте блуждают два больших, лучистых глаза.

Целый час прошагал я так по улицам. Лавки были закрыты. Я поужинал на вокзале.

Прибыл поезд. Люди стали выходить с шумом и гамом. Потом пассажиры, унося с собой чуждость далеких городов, покинули вокзал.

Я отошел к окну и стал просто так, без всякой цели смотреть на поезд и на приехавших в нем людей. Паровоз засвистел и зашипел, и в тяжкой темной ночи, напомнившей о монотонных шагах обутых в сапоги ног по слякотной проселочной дороге, ветер заныл и швырнул на землю тоску, украденную им у вечно странствующих облаков.

Чуждость неведомых городов разлилась по окнам вокзала и измотанных вагонов и поведала, что из них вынули душу — толпу пассажиров. Паровоз с несколькими грузовыми вагонами тихо и озабоченно заскользил по рельсам в дальнюю, укрытую ночью, даль. Паровоз не свистел, как будто стеснялся разбудить пустоту и тоску, которые висели над землей как туман.

Я провожал взглядом уходящий грузовой поезд, и мои глаза были прикованы к маленьким огонькам, которые в темноте блестели на паровозе.

Во мне пробудилась тоска по странствиям, желание уехать все равно куда.

Мои глаза все смотрели в даль, туда, где в ночной тьме исчезал поезд — огоньки становились все меньше, меньше и наконец вовсе погасли.