Улица Окопная - [65]

08.15

В такие дни мы с Мартой молча сидели на скамье-качалке во дворе. Только ветер шелестел в листве, и птицы щебетали.

Вики бегает на веревке и от радости подпрыгивает у моих колен. Мы с Мартой тоже когда-то хотели завести собаку, но так и не завели. Вики, конечно, не сторожевой пес, но Рейно, говорит, что он чует опасность.

Я купил в магазине булочки, сварю Рейно кофе, когда он после обеда зайдет ко мне. Успеем сходить в бар, сыграть до смотрин в покер. Рейно обещал быть на смотринах до самого конца. Агент об этом не знает, но его это и не касается. Говорили еще, что если сделка состоится, то вечером затопим баню.

Я прибрался, не разрешил сыну и его жене наводить порядок. Надоело слушать их ворчню о беспорядке, о необходимости ремонта и о старой мебели. Был бы я почувствительней, точно обиделся бы.

Однажды Рейно заглянул в гости, когда семья сына у меня была. Он послушал их критику, а потом сказал, что не выдержал бы такого и две минуты. Я ему свою систему объяснил. Я всегда поворачиваюсь левым ухом к тому, кто критикует, а другим ухом слушаю птиц.

Протер скамью-качалку. Агент говорит, что семьи с удовольствием сидят на ней, обдумывая покупку.

Он сказал еще, что если бы я качалку на три метра ближе к сараю переместил, тогда солнце удачно попало бы на нее, как раз на два часа, на время смотрин. Как-то глупо, но я подумал, что сделаю это для него.

Если за дом дадут то, что просят, не знаю, что делать.

Такие деньги. Куда я с ними?

Если я куплю маленькую квартиру в доме, где сын, все равно на счету останется о-го-го. Мы привыкли с Мартой жить без особых трат. Я не умею одежду покупать. Или машину. В город три года не выходил. Мы тут посчитали с Рейно, что если делать большие ставки в игре, все равно жизни не хватит, чтоб потратить.

Сыну эти деньги останутся.

Он купит минивэн.

Без него никуда, ребенок у них и все эти лыжи, и доска для паруса, и детские причиндалы. Сын жалуется, что в «универсал» все это никак не влазит.

Я только удивляюсь.

За последние тридцать лет я ничего другого не делал.

Удивительно, сколько времени уходит на охи и ахи.

А говорить об этом без толку, когда знаешь, что услышишь в ответ.

Сын живет другой жизнью, в другой стране, иначе, чем я. Я как за границей в своей стране. Страны, в которой я жил в том возрасте, как мой сын сейчас, больше нет. А если и есть, так она подавлена. Страна теперяшняя поверх моей стоит. Марта считала, что я мелю чепуху.

Будучи в возрасте сына, я не мог жить своей жизнью. Я жил жизнью Финляндии. По крайней мере, мне так казалось. Рейно тоже так считает. Мол, что значит своя жизнь? Что значит свое время? Время для всех одно. А страна – нет.

09.45

Мне удалось выкинуть из башки этого идиота, который пялился на меня, теперь сижу в офисе и заучиваю информацию по домам наизусть. Речь без бумажки всегда производит впечатление. Отец говорил, что проповедники никогда не пользовались бумагами. Я только уточнил, что продажу недвижимости нельзя сравнивать с традиционным проповедничеством.

Я высасываю из бумаги чернила и превращаю их в вино. Я игнорирую факты и сосредоточиваюсь на фикции. Я бушую, словно штормовой ветер, и озаряю детали, словно вспышка молнии.

Надо играть на струнах души семейного человека. Надо убедить симпатичную молодую даму и в меру тучного фаната Мики Хяккинена в том, что вот оно, гнездышко именно для вас, по цене Кесамаа, средь чудесного белого дня.

Я представил сегодняшних клиентов.

Работа продавца – это актерская работа, умение встать на позицию другого.

Сегодняшним клиентом может быть, к примеру, государственный служащий лет сорока пяти, который живет в замусоленной квартире рядного дома в Вантаа, соседский гриль дымит прямо в комнату, жена покупает дорогие журналы по интерьеру и намекает на перемены, отпрыски просят денег и клянчат побрякушки к Иванову дню.

На секунду я – это он.

Смотрю на этот объект его глазами и что вижу: покой, зернышко перемен, которое я посажу на заднем дворе, послушай, как скрипит лестница, совсем как тогда, в детстве, а что за веранда, если эти рамы зашкурить и покрасить заново, будет то, что надо. Здесь начнется наша новая жизнь, я брошу курить, начну бегать там, в Центральном парке, приведу себя в форму.

Бросив вживаться в образ, я нюхаю под мышкой.

Нет, это просто невозможно. День только начался, а от меня уже шмонит.

Беру в туалете дезодорант, снимаю рубашку и обрызгиваю себя: четыре длинных струи под мышки и две коротких на шею. На улице солнце жарит машину. Если бы я мог выбирать, я взял бы белую, ее солнце не так палит. Если бы я мог выбирать, на машине не было б надписей, по крайней мере, названия фирмы. Иногда в воскресенье в минуту слабости перед смотринами, когда я вижу свободных людей на террасах и в парках, мне кажется, что я ничего не могу выбирать в своей жизни. Что вся рыночная экономика – это только зашифрованное название каторги, посреди жаркого дня мне ноги залили в бетон, чтобы я говорил, говорил и говорил. Так долго, пока слова не превратятся в деньги, надежда – в балансовый отчет, мечта – в подпись на бумаге.

Опять я скатился в пессимизм.