Улица Марата - [19]

На барахолке у Михайловского сада мне приглянулась голубая рубашка мента с погонами — 200.000 рублей, слишком дорого. Ольга кокетничала с продавцом. Я купил в киоске бутылку пива, в киосках продавалось все. Русское пиво было лучше австрийского, даже после трех бутылок оно не сносило крышу. Опьянение от него растекалось по телу медленно и приятно.

Я избегал злоупотребления спиртным после своего первого посещения России. Тогда я за месяц выжрал больше водяры, чем за всю мою предыдущую жизнь. А в дорогу папа Игоря дал мне с собой еще пять поллитровок «Столичной», последнюю из которых я вылакал уже в Вене с каким-то украинцем. Мы познакомились с ним в Братиславе. Он просился переночевать всего на одну ночь, но это растянулось почти на неделю.

Ольга вывела меня к воде. Мы сели на лавочку. Здесь меня обуяла страсть.

— Давай поедем к тебе, Ольга, — взмолился я.

Она отвечала, что это невозможно. Она что-то говорила о трех мужьях и о смерти, наверное, все трое погибли. Позже я подумал, что она не захотела подвергать меня нападению трех мужчин, своих любовников, которые могли бы меня убить.

Ольга сказала:

— Лучше я приду к тебе на Пушкинскую.

Я кивнул, но мне не терпелось. Я настаивал, чтобы пойти к ней. Она что-то пролепетала о 16-ти квадратных метрах. Но какое это могло иметь значение? Ведь этого вполне достаточно для ебли! Похоже, она просто стеснялась, боясь травмировать меня свой нищетой. В Летнем саду мы присели у статуи. Классические достопримечательности мало меня интересовали. Я сказал ей об этом.

У меня даже не возникало желания сходить в Эрмитаж, хотя в Вене мне говорили, что по сравнению с ним дворец Шенбрун является просто сараем. Я считал, что события не следует форсировать, что это произойдет когда-нибудь в один из моих приездов, если этому в действительности суждено произойти.

Внезапно я ощутил голову Ольги у себя на плече. Моя рубашка, за много недель ни разу не стиранная, была грязной и потной, а новую я не купил. Я все еще не мог оправиться от шока с носками. Была пятница. Мимо гуляли семьи, с любопытством поглядывая на нас. Подозревали ли они во мне иностранца, или же их привлекал мой пиратский платок?

Еще в квартире Наташи Ольга спросила меня о том, как долго я еще буду в городе. Я ответил, что еще неделю, но я напиздел. Мы с Вольфом собирались съебать в ближайшие выходные. Но я не хотел ее отпугнуть, поэтому я солгал.

Между нами возникла связь. Если Ольга не пошутила по поводу Пушкинской, то тогда нас ожидает еще целая ночь. Это меня воодушевляло. Мы потащились дальше. Перед нами был мост через Неву. Я попробовал прикинуть на глаз его длину. Выходило метров 600. Перейдя на другую сторону, мы снова зашли в парк, где Ольга выпила кофе в какой-то искусственной пещере. Она предложила сходить в зоопарк. Я отрицательно замотал головой. Это меня не харило. Мы убивали время до вечера. Ольга снова хотела есть. На рынке я купил ей хлеба и сыра.

— Пиво или лимонад? — спросил я.

Но она предпочла бананы. Мы устроились на пляже перед Петропавловской крепостью. Какая-то бабушка бродила в поисках пустых бутылок, я швырнул ей свою. Когда мы хавали хлеб с сыром, Ольга сказала:

— Я голодала целых полгода.

Это меня потрясло. У меня не было адекватного опыта в подобных вещах. Пожрав, мы поперлись к метро, чтобы поехать на Пушкинскую.

На рынке, где мы покупали хлеб и сыр, я положил глаз на мышино-голубой жилет, и теперь размышлял над тем, не купить ли мне его в подарок для одной венской бляди. Но это могло бы оскорбить Ольгу, поэтому я подавил в себе это намерение. Вольфа еще не было дома.

Мы постучались в ателье рядом. У Петра Охты всегда кто-нибудь тусовал. Здесь находился Флориан — музыкант, сочинивший гимн Пушкинской. Ему давно перевалило за сороковник и он, как и я, бывал в Париже. Все кучковались на кухне. Здесь бывал всякий околокультурный сброд — студенты, журналисты, визитеры из Москвы и других городов. Здесь спорили об искусстве, бухали до синих пауков, горланили пьяные песни. Повсюду висели картины-надписи Петра.

— У меня есть идея объединить художников и писателей всех стран — Вена, Москва, Берлин, Питер, — заявил я. — Это будет разрастаться и стабилизироваться.

— Не реально, — буркнул Фло, — по крайней мере, для андерграунда…

Он был по-своему прав. На Пушкинской циркулировал анекдот о том, что будто бы во время своего официального визита в Санкт-Петербург немецкий канцлер Гельмут Коль первым делом спросил у русского мэра-коррупциониста: «Как дела у художников на Пушкинской?». Но это была всего лишь легенда.

Художники на Пушкинской замерзали от холода, и вынуждены были бухать при свечах, когда им вырубали свет. Хотя в этом тоже была определенная романтика. Я не мог себе представить, как можно существовать без отопления при температуре минус 30. Правда, у многих из них имелись уютные квартирки за пределами сквота. Петр Охта, например, жил со своей мамашей, которая его обслуживала во всех отношениях — кормила, стирала и т. д. Когда-то он был учителем в школе, но затем послал свою работу в пизду, решив стать свободным художником, и перебрался на Пушкинскую.