Улица генералов: Попытка мемуаров - [9]

Я вернулся в Москву, когда все, кто мог, уже поступили в институты и очень гордились тем, что стали студентами; а я оказался непонятно кем. Девушка, которой я писал письма из Уральска, теперь студентка престижного технического института имени Баумана, сказала, что «нам лучше бы не встречаться». Бамц!.. Я работал в какой-то лаборатории, целый день просиживал за рентгеновской установкой, следил за показаниями приборов (скучища жуткая!), а дома вечерами писал рассказы. Написал аж двенадцать штук и, набравшись нахальства, принес их на конкурс в Литинститут. И видимо, эти рассказы, несмотря на вопиющие недостатки моей трудовой биографии, перевесили чашу весов в мою пользу.

Для справки. Если кто-то, по каким-то причинам, захочет мне кинуть подлянку, то он должен раскопать в архивах Литинститута (надеюсь, их не существует) какой-нибудь из этих рассказов и опубликовать его. Чтоб не сгореть от стыда, мне придется тут же намылить веревку и повеситься.

Итак, в девятнадцать лет я стал самым молодым студентом Литературного института имени Горького при Союзе советских писателей. Через год (или через два, ей-богу, не помню — а еще берусь за мемуары) мой рекорд побила восемнадцатилетняя студентка, которую приняли на поэтическое отделение. Звали ее Белла Ахмадулина.

Не будем задавать глупые вопросы типа: может ли институт или вообще кто-то научить кого-то писать? Но что, бесспорно, было хорошо и полезно в Литинституте — это творческие семинары. Семинары были профильными: семинар поэзии, семинар драматургии, семинар прозы и т. д. Их вели известные или малоизвестные писатели, и на каждом семинаре обсуждался очередной опус кого-нибудь из студентов. Обсуждение было нелицеприятным. Били наотмашь. Фразы типа: «Абсолютная тупая бездарность!» — считались еще дипломатической вежливостью. Словом, Литинститут давал закалку, и после семинарских мордобоев я легко переносил все зуботычины советской литературной критики — а их мне досталось немало.

Но это было потом. А тогда, на первом курсе, дошла наконец и до меня очередь, а я весь курс занимался тем, что уговаривал студентку, ту самую, из Бауманского института, выйти за меня замуж. Студентка согласилась. Однако на семинаре семейные проблемы в расчет не брались. Требовалось представить нечто новое. Я срочно написал рассказ. В результате семинар принял беспрецедентное решение: выгнать Гладилина из института за полную бездарность! Студенты пылали праведным гневом, но руководитель семинара, старый писатель, вдруг смилостивился и предложил: давайте назначим Гладилину испытательный срок, может, за лето он что-нибудь напишет.

Я вышел шатаясь на улицу. Начался дождь. Я шел, ничего не замечая вокруг, а в голове появились первые строчки «Хроники времен Виктора Подгурского». «Хронику» я написал за два месяца, и хоть Валентин Катаев напечатал ее в «Юности» только через год, видимо, сама мысль, что у Гладилина повесть принята в центральном журнале, вызывала в Литинституте оторопь. Во всяком случае, больше никогда на семинарах меня не обсуждали.

…Прямо чертовщина с этими мемуарами. Ставишь цель — рассказать о чем-то, а заводишь речь о себе любимом. Вернемся в Литинститут. На каждом курсе выделялся свой лидер. V нас, на первом, им стал, естественно, капитан Титаренко, развивший бурную общественную Деятельность в парткоме. Второй курс прислушивался к тихому голосу Юры Казакова. Он пока еще не напечатал ни строчки, однако даже на семинарах его, единственного, боялись задевать. На третьем курсе царствовал Евгений Александрович Евтушенко (его уже тогда называли по имени-отчеству). А любимцем четвертого курса — да, как мне кажется, и всего института — был Роберт Рождественский.

Евтушенко и Рождественский резко выделялись на общем фоне. Пределом мечтаний студента Литинститута было — напечатать рассказец или стишок в газете «Московский комсомолец», а Женя и Роберт уже вовсю публиковались в центральной прессе. Они не достигли пока всесоюзной известности, но были литинститутскими знаменитостями, что, согласитесь, не так уж мало. Ведь больше половины студентов Литинститута поначалу считали себя гениями, и лишь мордобои на семинарах постепенно приучали объективно оценивать свои способности. К Евтушенко было разное отношение. Ему завидовали, преклонялись, его ненавидели — но стоп! о Евтушенко можно писать отдельную книгу, и много книг о нем уже написано, а у нас сегодня другой герой.

Тем не менее приведу такую сценку, она врезалась мне в память. Евтушенко, весь в модном, обмотанный ярким длинным шарфом, выговаривает нашему первокурснику, поэту Игорю Федорину, который рядом с двухметровым Евтушенко кажется серенькой мышью: «Тебя похвалили на семинаре за одно стихотворение, и у тебя закружилась голова? (Думаю, что у Федорина закружилась голова потому, что сам Евтушенко соизволил с ним беседовать.) Надо работать каждый день. Надо писать каждый день! Работать и работать! Только тогда из тебя что-нибудь получится».

Золотые слова! У меня к Евтушенко в разные годы было разное отношение, но под этими словами в любой момент готов подписаться.