Улица Ангела - [59]

— Ну-с, — промолвила его дама, когда они подошли к двери на улицу, — мы с сестрой уговорились здесь встретиться, так что я с вами прощусь.

— Всего хорошего, — сказал Тарджис угрюмо.

Субботний вечер шумел вокруг, но для Тарджиса он утратил всякую прелесть и смысл. Он машинально шел вперед, и так ему было себя жалко, так бесило все, что он готов был громко заплакать. Голова болела от долгого сидения на этом дрянном душном балконе, и во всем теле он ощущал какую-то странную ломоту. Куда идти теперь? Нигде ничего интересного. У кого много денег, кто хорошо одет и все такое, тот может ходить по ресторанам и ночным клубам и приглашать на танцы красавиц с прелестными обнаженными руками. А он, Тарджис, не принадлежит к таким людям. У него нет ни фрака, ни денег, да и танцевать он не умеет. Ничего не умеет… Ну и что же, что не умеет? Все равно он ничуть не хуже большинства тех окаянных жирных бездельников, которые имеют деньги и сорят ими, в то время как ему, Тарджису, приходится рассчитывать каждый пенс. Посмотрите-ка на эту компанию в шикарном автомобиле, в бриллиантах и мехах, в белых крахмальных манишках! Наверное, едут куда-нибудь танцевать, а потом будут кутить, пить и бог знает что еще делать. Свиньи! Он ничем не хуже их. Нет, он лучше, потому что трудится. Такая несправедливость хоть кого сделает большевиком! Тарджису не очень-то нравился второй жилец миссис Пелумптон, Парк: угрюмый, неприветливый парень и к тому же еврей. Но он не осуждал Парка за то, что тот — большевик. Он чувствовал, что и сам близок к тому, чтобы стать большевиком. Да, но чем это ему поможет?

Занятый такими мыслями, он все шел и шел по улицам, и казалось, субботнему вечеру не будет конца. Оставив позади сверкающий огнями Вест-Энд, Тарджис остановился у кофейного ларька, где, как всегда, несколько дураков спорили о каких-то пустяках, и заказал чашку кофе с двумя булочками. Кофе был дрянным, слишком сладким и почти холодным. Отвернувшись от прилавка, он увидел девушку, премилую малютку с большими черными глазами. Она улыбнулась в его сторону из-под красной шляпки, и он радостно улыбнулся в ответ, но тогда девушка отвела взгляд, и улыбка мгновенно исчезла с ее лица. Очевидно, она прежде улыбалась не ему: она смотрела на мужчину, стоявшего с ним рядом и заказавшего две чашки кофе. И с таким субъектом гуляют в субботу, такому улыбаются! Если ей такой нужен — на здоровье! Пренебрежительно фыркнув, Тарджис вышел на улицу и сел в первый попавшийся автобус, чтобы ехать в Кемден-Таун и вернуться на Натаниэл-стрит после совершенно испорченного вечера.

— Хорошо повеселились, дружок? — спросил размякший от пива мистер Пелумптон, когда Тарджис заглянул в заднюю комнату. — Молодец, так и надо! Пользуйтесь жизнью, пока молоды и пока вы можете ею пользоваться. В ваши годы я так и делал. Запомните, что я вам говорю, дружок… — Тут мистер Пелумптон хихикнул и потом закашлялся. — Да, я таки повеселился в молодости, никому не удалось помешать мне.

— Что это ты тут расхвастался? — спросила его жена, вынырнув неизвестно откуда.

— Я только говорю нашему другу, чтобы он веселился, пока молод, и что я его за это не осуждаю, потому что и я повеселился в свое время.

— Еще бы, ты был изрядный шалопай! — сказала миссис Пелумптон с невольной гордостью.

— О Господи! — хихикнул мистер Пелумптон. — Вы только послушайте ее! Да, да, дружок, я вас ничуть не осуждаю. Веселая старая суббота… Сколько их было в моей жизни… Я понимаю…

«И наверное, ничего у тебя не было, старый олух», — подумал Тарджис.

— Запомните только вот что, мой милый: надо знать меру. Все в меру, понимаете? Человек бывает молод только раз. Так веселитесь, если хочется, но знайте меру.

Тарджис неприязненно посмотрел на него.

— Покойной ночи, — бросил он мрачно и начал подниматься по холодной лестнице наверх, в свою комнату.

Однако довольно о субботе.

4

Воскресенье выдалось прекрасное: ни дождя, ни снега, ни слякоти. Но солнце светило скупо, и улицы Кемден-Тауна и Кентиш-Тауна были похожи на гулкие аспидно-серые туннели. Такими увидел их Тарджис, выйдя из дому, чтобы купить газету и папиросы. И, как всегда, они показались ему унылыми. Здесь и в будни незаметно большого оживления, но то, что происходит тут в будни, просто — цирковое представление, шумный праздник по сравнению с воскресной картиной. И в воскресенье Тарджис острее всего чувствовал свое одиночество.

Впрочем, справедливость требует сказать, что как раз в это воскресенье он получил и отклонил два предложения. Одно — от мистера Пелумптона, который решил, что ему следует побывать в Петикоут-лейн. «Так только, взглянуть, как идут дела», — пояснил он внушительным тоном делового человека. Потом несколько покровительственно спросил, не хочет ли Тарджис сопровождать его. Но тот поспешно отказался. Во-первых, он уже бывал в Петикоут-лейн, во-вторых, с него было совершенно достаточно общаться со стариком Пелумптоном на Натаниэл-стрит, и он не имел ни малейшего желания идти с ним в Уайтчепл только ради того, чтобы старик имел слушателя и мог выпить пива за его счет.

Второе приглашение исходило от жильца их квартиры, большевика Парка. Парк, брюнет еврейского типа, молчаливый и вежливый, работал в какой-то типографии и, по-видимому, в двух сменах, так что Тарджис почти с ним не встречался. Кроме того, Парк был убежденный коммунист, вечно пропадал на собраниях и конференциях, переписывался (судя по адресам на конвертах) с партийными товарищами в дальних странах и распространял какую-то литературу, которая Тарджису казалась ужасно скучной. Молодые люди недолюбливали друг друга, но Парк все еще надеялся обратить Тарджиса, потому что у того был вид пролетария с пробуждающимся классовым самосознанием. Отсюда и приглашение.