Улица Ангела - [56]

Он был воздвигнут и для множества других людей, и все они сегодня, как обычно, собрались здесь. В залах стоял туман от человеческого дыхания. Мраморный вестибюль был буквально завален ошеломляющими грудами конфет и пирожных всех сортов, кишел людьми, точно какой-нибудь вокзал. Грязь улиц, мрак и сырость, все прелести лондонского ноября здесь сразу забывались, оставались где-то позади. В зале стояла благодатная тропическая жара, атмосфера кондитерской в разгаре лета. Как всегда, возбужденный всем, что он здесь видел, звуками, запахами, Тарджис, презрев услуги лифта, поднялся по широкой лестнице на свой любимый этаж, где оркестр под управлением молодого скрипача, еврея с беспокойными блестящими глазами и пристрастием к тремоло, притягивал как магнит тысячи девушек. Лакей распахнул перед Тарджисом дверь. Изнутри, как сюрприз из разорвавшейся сахарной бомбы, посыпалось звяканье чашек, визгливая болтовня напудренных красногубых девиц и сладострастные вопли струн, рассекавшие золотистый, пропитанный духами воздух. Когда Тарджис, немного ошеломленный, остановился на пороге, к нему, кланяясь, подошел человек с елейно-серьезным выражением лица, старше его и одетый так элегантно, как и не мечтал одеться Тарджис. Человек этот почтительно пробормотал:

— Местечко для одного, сэр? Сюда пожалуйте. — И Тарджис пошел за ним, застенчиво и вместе гордо.

В сущности, это было неприятно: здесь не удавалось выбрать столик и соседей по своему вкусу. Кафе всегда бывало так переполнено, что приходилось садиться там, где тебе предлагали. И, как всегда, Тарджису не повезло. Свободное место, которое ему указали и от которого он не посмел отказаться, нашлось за столом, где уже сидели трое, и ни один из этих троих и отдаленно не походил на хорошенькую девушку. Это были две немолодые, толстые, говорливые женщины, потные, распаренные, с наслаждением уписывавшие булочки с кремом, и с ними мужчина средних лет, который и до субботней экспедиции, вероятно, не отличался крупными размерами, а теперь совсем съежился. При взгляде на него невольно думалось, что, если компания задержится здесь надолго, от него не останется ничего, кроме очков, носа, воротничка и пары башмаков. В первые минуты Тарджис был настолько разочарован таким соседством, что эти люди возмущали его, вызывали чувство ненависти. И конечно, здесь невозможно было дождаться кельнерши. Прождав минут пять, он уже пожалел, зачем не пошел в другое кафе. За соседним столиком сидела красивая молодая женщина, но с нею был кто-то — видимо, ее избранник, и она казалась сильно влюбленной: время от времени сжимала ему руку у плеча и держала ее крепко, словно боясь, как бы молодой человек не вздумал убежать. За другим столом неподалеку сидела компания из трех девушек. Две показались Тарджису очень пикантными, — у обеих были наглые глаза и широкие смеющиеся рты; но, занятые перешептыванием и хихиканьем, они не обращали на него никакого внимания. Так что Тарджис из жизнерадостного юноши, бросавшего на всех женщин влюбленные взгляды, внезапно превратился в юношу сурового, которому хотелось чаю, который пришел сюда с единственной целью выпить чаю и был удивлен и возмущен тем, что чай не подают.

— И поверьте мне, — выкрикивала одна из его пожилых соседок, обращаясь к другой, — я не злопамятна, это не в моем характере, вы сами знаете, дорогая. Но когда она это выпалила, я подумала: «Ну, миледи, на этот раз ты уж слишком далеко зашла. Теперь моя очередь». Впрочем, имейте в виду, я даже после этого не сказала всего того, что я могла бы сказать. Ни одного словечка не вымолвила насчет Грейвзенда, хотя это вертелось у меня на языке.

Тарджис посмотрел на нее с отвращением. Старая дура!

Наконец подошла кельнерша с таким длинным, густо напудренным носом, что казалось, будто большая его часть не принадлежит ей и существует сама по себе. К тому же девушка была утомлена, раздражена и готова каждую минуту оборвать посетителя. Заказ Тарджиса (порция палтуса с жареной картошкой, чай, хлеб с маслом и пирожные — великое пиршество раз в две недели) она приняла без малейшего энтузиазма, но воротилась с ним вовремя, так что Тарджис не успел выйти из себя. В течение двадцати минут он сосредоточенно наслаждался роскошным ужином, забыв о девушках. Покончив с едой и сидя с папиросой в зубах за третьей чашкой чаю, он пришел в состояние мечтательного блаженства, несмотря на то что в поле его зрения не оказалось ни одной подходящей девушки. Душу баюкала мелодия, звучавшая в оркестре. Событие приближалось, и в сладком томлении он ожидал его на пороге.

С этого тропического плато он после чая с пирожными спустился вниз, на улицу, где резкий ночной холод внезапно хлестнул его. На тротуарах — движущееся море глаз и тяжелых, толкающих друг друга тел. На каждом углу газетчики предлагали футбольную программу, вопя, как грешники в аду. С лязгом и ревом проносились автомобили. Световые рекламы и вывески вспыхивали фейерверком под забытыми, померкшими звездами. Тарджис добрался до следующего пункта своей программы — большого кинотеатра, который высился на углу, похожий на высеченный из камня громадный свадебный пирог, осыпанный блестками. Это был словно близнец того большого кафе, из которого только что ушел Тарджис, это был второй аванпост новой эпохи.