Улеб Твердая Рука - [107]

- Ах, княжич, - только и вздохнул Боримко.

- Чу, матушка сюда идет, - молвил князь. - Ну-ка в гридницу! Пируйте себе и ждите нас! Все долой! Кроме Улеба.

Нехотя удалился Боримко вслед за стражниками.

Комнату уже заполняла пестрая свита Ольги. Сама она, седая, в темном одеянии, как монахиня, вошла, постукивая клюкой. Девки живо подставили ей скамеечку, набросали подушек - села. Дряхлый священник Григорий стал по один бок от нее, а телохранитель Гуда, точно старый медведь, по другой.

- Звал меня, дитятко?

- Не жури, матушка, что обеспокоил. - Святослав склонил колено и поцеловал ее руки. - Не знаю, зачем и позвал. Видишь ли, тут случилася встреча. Ты ведь любишь глядеть, коли что случается. А уж все позади.

- Не сержусь, - прошептала. - Кто ж кого повстречал?

- Да вот богатырь из уличей и Боримко наш случайно сошлись под твоей кровлей после различных лет.

Улеб выступил из притененного угла к светильнику. Княжич опустил руку на его плечо, подвел ближе к скамейке, где восседала княгиня, продолжал:

- Осчастливил его твой дом, матушка. Все считали его погибшим, а он, вот он, воскрес, что твой бог!

Ольга вдруг улыбнулась Улебу и сказала:

- Вот ты где, сокол. Сам прилетел. А я уж Гуду загоняла: разыщи да разыщи того отрока, что Претича надоумил. Ты чего, гордец, от моей награды схоронился?

- Богатырь и тебе знаком? - удивился Святослав. - Что он еще натворил? Меня, князя, в грязищу сшиб на гулянье, а тебе, матушка, чем услужил?

- Не одной мне, всему Киеву. Ловко бился с печенегами на стане, да еще ловчей обхитрил их и заставил Претича пошевеливаться. Смелый отрок. Я запомнила его имя. Как не запомнить, коли оно у него, как и у непутевого твоего братца.

Святослав легонько толкнул Улеба локтем, и тот догадался наклониться и почтительно чмокнуть протянутую руку Ольги. Ощутил под губами холодные, тяжко пульсирующие жилки под дряблой кожицей.

- Где таился все это время? - спросила она.

- Приспособился в Оболонье у мастеровых людей, - отвечал Улеб.

- А чернавка твоя где? как ее, дружку-певунью… Фия, Фика… нет, нет…

- Кифа, - подсказал он. - Она, мати, со мной.

- Тут, в тереме?

- В пригородне. Меня дожидается на дворе у скудельника, где столуемся.

Ольга глянула на сына, Святослав - на ее молодых боярок, крикнул:

- Ну-ка, девки, бегом! Пусть Иванко! Живо!

Посыпались из комнаты, как горох из пригоршни, крича уже с порога:

- Иванко! Иванко-о!

Улеб смущенно пожал плечами: для чего, мол, весь этот сыр-бор. Дескать, чудной народ в княжьем роду, и зачем только шум поднимают, если ни он, ни Кифа в ласке их не нуждаются. Однако смолчал, не осмелился отказом задеть хозяев Красного двора, тем более, что не почуял себе унижения.

Между тем княгиня обратилась к сыну:

- Оставь его в Киеве вместо Претича.

- Невозможно, матушка, - отвечал Святослав, - он уйдет со мной на Дунай. Претич же научен, а огузы больше не сунутся.

Улеб встрепенулся.

- Нет, княжич, - возразил он, - я с дружиной не могу. У меня своя забота. Ты обещал не неволить.

- Успокойся, - сказал Святослав, - тебе не запрещаю искать сестрицу. Ты намерен взять в напарники Велко, а где он? В Переяславце. Вот нам и по пути туда. И с девой-то своей будешь, считай, до самого Пересеченя. Там Боримко свезет ее в Радогощ и догонит нас. Я все помню.

- Спасибо тебе, - кивнул Улеб.

- Ну и ладно, - молвила Ольга и поднялась, - пойду я. И тебя, сын, заждались небось твои нехристи. Слышь, как горло-то дерут да посудой грохочут внизу. А отрока этого одари. Отдай ему, что ли, двух-трех полоненных огузов, пускай поставят ему дом на Днестре. Он ведь, сказывала я тебе, наквасил их в захапе множество. Его добыча по праву.

- Ничего мне не надо, - сказал Улеб, - не желаю их видеть. Сам срублю избу для женки, не маленький.

- Будет, будет ершиться-то, - громыхнул Святослав, - совсем, гляжу, распоясался! Нет так нет, а гордынею не размахивай.

Простучала клюка Ольги и затихла. Удалилась и свита ее. Княжич с Улебом тоже ушли. С новой силой грянуло пиршество в верхних покоях.

Обильное пламя факелов освещало на внешних тесовых подпорках гирлянды цветов и подвесные охапки благовонных трав: чабреца, девясила, тимьяна, выхватывало из сумрака белые стены, бросало пляшущие отблески на плоский лоснящийся деревянный лик Перуна, и от этого казалось, будто идолище подмигивало и гримасничало, поощряя окружающее веселье.

Улеб внезапно остановился и молвил:

- Покажи мне огузов.

- Ага! Все же любишь подарки!

- Мне они не нужны, - сказал Улеб, - покажи только. Что-то стало охота. Уважь прихоть.

- Пойдем. - Князь кликнул слуг: - Эй, кто-нибудь! - И, когда те подбежали, направился в глубь двора впереди всей ватаги.

Гриди отомкнули ближайшее дощатое вместилище, посветили. Огузы зашевелились, повскакали, сгрудились, точно стая загнанных волков. Дружинники князя морщились, а сам он плевался, как невоспитанный подпасок. Улеб внимательно оглядел всполошившихся пленников и вдруг воскликнул:

- Я как чувствовал! Здесь один из них! Вот он! Сам Мерзя попался!

- Что ты чувствовал? Кто попался?

- Один из тех, что подожгли Радогощ и наших угнали. Он был главным у них. Это он меня сзади дубиной-то. Ну сейчас я ему все припомню!