Укрывшиеся под светом Сталина - [2]

По подсказке высокопоставленного завистника Тарле сначала попытались «вписать» в так называемый «монархический заговор». Потом в органах догадались, что сделать из марксиста, сидевшего еще при царе, апологета старого режима никак не получится, и переадресовали его в «академическое дело». В результате Тарле был судим и в 1931 году отправлен в ссылку в Алма-Ату.

Но вернулся оттуда он через год — досрочно. Никто, в том числе и академик, не знал, что решение об освобождении было принято самим Сталиным, заметившим исчезновение «звезды» с научного небосклона.

Еще через несколько лет — в 1938 м, в самый разгар репрессий, Евгения Викторовича (по решению политбюро!) восстановили в звании академика. Но реабилитирован он был только посмертно при Брежневе, в 1967-м, вместе с остальными фигурантами «академического дела»!

Все это отнюдь не мешало Сталину заказать Тарле трилогию о величайших войнах России — с Карлом XII, Наполеоном и Гитлером. Отказаться тот не мог, хотя писать о Великой Отечественной ему совершенно не хотелось. Вождь и историк несколько раз встречались. Именно с Тарле Сталин советовался по поводу восстановления в армии погон. Написание трилогии «по заказу» доставляло ученому немало проблем. Он не умел творить без вдохновения и решился на маленькую хитрость, настояв на том, что писать такой труд следует по хронологическому принципу. Втайне академик надеялся: пока от Петра I дойдешь до Сталина, или ишак сдохнет, или шах умрет. В конце концов так и вышло. Тарле был старше Сталина на пять лет, а пережил его на год. Из задуманных трех успели выйти только первые две части трилогии — о Северной войне и наполеоновских кампаниях.

«Литературные волки» интересовали Иосифа Виссарионовича не только сами по себе. Он понимал, что домашняя собака произошла именно от этого хищника. А потому с удовольствием подливал «дикой» крови в свою стаю, чтобы улучшить породу псов. Спасая очередного волчару, оказавшегося в безвыходном положении, вождь рассчитывал на ответную благодарность.

Так в его окружении оказался замечательный белогвардейский публицист — граф Алексей Толстой. Оправдываясь перед бывшими соратниками за уход к большевикам, тот писал в 1922 году: «В эпоху великой борьбы белых и красных я был на стороне белых. Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти годы погибли два моих брата — один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядьев, восемь человек моих родных умерло от голода и болезней. Я сам с семьей страдал ужасно. Мне было за что ненавидеть. Красные одолели, междоусобная война кончилась, но мы, русские эмигранты в Париже, все еще продолжали жить инерцией бывшей борьбы…

Я бы очень хотел, чтобы у власти сидели люди, которым нельзя было бы сказать: вы убили. Но для того, предположим, чтобы посадить этих незапятнанных людей — нужно опять-таки начать с убийств… Порочный круг. И опять я повторяю: я не могу сказать — я невинен в лившейся русской крови, я чист, на моей совести нет пятен… Все, мы все, скопом соборно виноваты во всем совершившемся. И совесть меня зовет не лезть в подвал, а ехать в Россию и хоть гвоздик свой собственный, но вколотить в истрепанный бурями русский корабль. По примеру Петра».

В явившемся с кавказских гор неведомом грузине граф Толстой сумел увидеть новую реинкарнацию Петра Великого. Толстому дали орден Ленина «за выдающиеся успехи в советской литературе», сделали его депутатом Верховного Совета. Он превратился в завсегдатая официальных приемов. Сталин часто беседовал с ним, даже подарил свою трубку — Толстой выпросил ее для собственной коллекции. Но однажды, как вспоминал художник Юрий Анненков, из-под личины любимца вождя вырвался настоящий волчий вой: «…Так как не было водки, мы пили коньяк». Толстой становился все более весел: «Я циник, — смеялся он, — мне на все наплевать! Я — простой смертный, который хочет хорошо жить, и все тут. Мое литературное творчество? Мне на него наплевать! Нужно писать пропагандные пьесы? Черт с ним, я и их напишу! Но только это не так легко, как можно подумать. Нужно склеивать столько различных нюансов! Я написал моего „Азефа“, и он провалился в дыру. Я написал „Петра Первого“, и он тоже попал в ту же западню. Пока я писал его, видишь ли, „отец народов“ пересмотрел историю России. Петр Великий стал, без моего ведома, „пролетарским царем“ и прототипом нашего Иосифа! Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославленными. Мне плевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится действительно быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбург — все они акробаты. Но они — не графы! А я — граф, черт подери!.. Моя доля очень трудна…»

Державные милости приходилось отрабатывать не только литературой. Когда ведомство Геббельса разрекламировало на весь мир расстрел советскими энкавэдистами пленных польских офицеров в Катыньском лесу, Сталин искал мощный контрпропагандистский ход. Как только Красная армия отвоевала Катынь, была назначена специальная комиссия по расследованию этого преступления. В ее состав включили и незаменимого «акробата» Алексея Толстого. Естественно, и этот трюк ему удался. Комиссия «передоказала», что расстреливали поляков немцы. Только в годы перестройки СССР официально признал: немцы тут ни при чем, наша работа.