Укрытие - [34]

Она считает, что знает всю нашу историю, потому что записала ее; и она видит, что Фрэн в опасности.

Надо удостовериться, что все у нас с вами в порядке, Мэри, говорит она мягко. Расставить все точки и так далее.

Действительно, не каждый же день вы детей из дома забираете, бормочет Ева и переливает чай через край, так что он выплескивается на блюдечко. Или каждый? За день управляетесь?

Миссис Алан, говорит Лиззи.

Амиль, резко поправляет Ева.

Это дело семьи. Я уверена, что Мэри сама может разобраться, что лучше, так ведь, Мэри?

Не знаю, говорит мама.

Мэри и в самом деле не знает. Она ничего не знает. Только чувствует, как что-то шевелится в голове — будто череп полон осколков, и ей надо держать голову ровно, чтобы они не просыпались. Когда она пытается все расставить по местам, в уголке глаза возникает резкая пульсирующая боль. И раздается голос — он так близко, он звенит в ушах, мешает сосредоточиться. Кровь твоей матери! Кровь твоей матери! Это голос ее отца.

Мэри глядит на социального работника, на ее улыбку, на ее пухлые щеки, на бумаги, ползущие к маме через стол. И протянутая авторучка — как указующий перст. Она должна что-то сказать. И пытается — шевелит челюстью, открывает рот. Ничего не получается. Мэри встает из-за стола и уходит. Они ее не останавливают. Ее никто не останавливает. На улице две женщины прячутся от дождя на крыльце почты. Они смотрят, как мама бредет по мостовой, причем без пальто, — и тут же о ней забывают. Мимо букмекерской конторы Мэри проходит как раз в тот момент, когда Мартино распахивает дверь. Он бы непременно ее увидел, но укрывается от дождя за газетой. И не замечает ее. Мэри почти бегом сворачивает с улицы к валу, что ведет к железной дороге. Она с трудом забирается по скользкой насыпи, цепляясь руками за почерневшую траву и комья глины. Поблескивает мокрая тропинка, рядом пруд, заросший тиной, вдалеке бурлит река Тафф. Но Мэри о них не думает: все мысли только о том, что с духовкой не получится, — в кухне набилось слишком много народу.

Артур Джексон, бродящий вдоль тропы в поисках утиля, замечает, как что-то катится с вала. И решает, что это куль с тряпьем. Артур озирает окрестности — хочет понять, кто его кинул, не цыгане ли, ну да ладно, иногда и что ценное найдешь. Подойдя поближе, он различает руки, ноги, видит прядь каштановых волос, и ему становится страшно. Он думает об убийствах и о Генри Фонда в фильме «Не тот человек». Артур озирается в поисках свидетелей, но тут видит ее лицо.

Мэри! Вот те хрен, Мэри!

Она вздрагивает от крика. Видит только заляпанные грязью башмаки Артура, которые надвигаются на нее. Это папка, в панике думает она. Отталкиваясь рукой и ногой, она пытается уползти, но Артур удерживает ее и все повторяет Ш-шш, ш-шш, а сам ее усаживает, набрасывает на плечи свою куртку. Колени у нее зеленые от травы и кровоточат. Он прикрывает их подолом юбки.

Мэри! Что они с тобой сделали, девонька?

* * *

Нам не разрешают видеться с мамой: она в Клетушке, и дверь закрыта. Нам всем давно пора спать, но должен прийти доктор, и нас выставляют напоказ — в подтверждение того, что все в порядке. Только ничего не в порядке.

До того у мамы был гость. Это заходил не мистер Джексон проверить, как она, но определенно какой-то мужчина. Она поднялась наверх и поставила меня у окна.

Кричи, если его увидишь, сказала мама, имея в виду отца. Лицо у нее было совсем белое, и глаза бегали; они шныряли по комнате, словно она следила взглядом за мухой. В спальне свет она выключила.

Чтобы он тебя первый не увидел, сказала она и засмеялась. Это меня напугало, не темнота — я к ней привыкла, а то, как она засмеялась. Украдкой, будто что-то скрывала. У мамы весь день был странный вид. Когда мистер Джексон ее привел, она сразу полезла в ванну. Горячей воды не было, но она все равно туда уселась, набирала в кувшин холодную воду из крана и поливала себя. Потом подписала бумаги, которые оставила ей Лиззи Прис. Потом пришел тот мужчина, и я должна была караулить. Но за окном шел дождь, а я так устала. Отца я увидела слишком поздно. Я пыталась ее предупредить.

Отец стреляет в меня глазами — бросает устрашающие взгляды, от которых мне хочется спрятаться куда подальше, — словно догадался, о чем я думаю. Он нервничает из-за доктора: боится, что его уличат. Я не скажу — никто из нас не скажет, даже Фрэн. Я бы отправилась с ней в приют; мы бы там здорово жили, и он бы не кидал на меня этих взглядов.

Когда приходит доктор Рейнолдс, мы, убавив звук, смотрим телик. Доктор резок и быстр, от него веет зимой. Отец, ничего не говоря, ведет его сразу наверх. Весь дом притих, как будто кто-то умер. Мы напряженно прислушиваемся, глядя в потолок. В комнате висит голая лампочка, а по штукатурке бежит трещина — как вена под кожей. Доктор наступает на провалившуюся доску перед отцовской комнатой; дверь открывается и закрывается; скрипят пружины кровати.

Люка сидит у ног Розы, губы у нее плотно сжаты, глаза нацелены на экран. Там только серая рябь. Роза играет с эластичной лентой для волос — растягивает ее пальцами во все стороны; она заплетала Люке косы, но обе потеряли к этому занятию интерес. Прическа Люки не закончена: с одного бока тугая коса, с другого — копна рыжих кудряшек, которые Роза поглаживает свободной рукой. Я притулилась рядом с Фрэн. Обычно она меня обнимает, но сейчас она засунула обе руки под свитер, пустые рукава болтаются. Волосы закрывают ей лицо. Мы не знаем, чем заняться.