Укрощая Прерикон - [3]

В этот раз решили выводить не по пять, а по тринадцать преступников сразу, потому как накопилось их в темнице больше, чем эта самая темница могла в себе вместить. Пришлось использовать камеры в офисе шерифа, а ему не нравились такие нововведения. Пока разгребали проблемы с непреднамеренными пытками благородного гильотиной (пыткой это называла в газетах его мать) и строили новый эшафот для виселицы, одну казнь пришлось отменить, теперь казнили за две. Руководствуясь своеобразным чувством справедливости, судья, шериф и новый палач, долговязый, костлявый, бледный, скупой на эмоции человек, договорились первыми казнить тех, кто должен был умереть в несостоявшуюся казнь, а потом уже тех, чей срок вышел сегодня.

Эшафот был под стать задаче — огромным: люки шли в два ряда, как амбразуры пушек в борту корабля, только выдвигались в порты не пушечные дула, а грязные, босые ноги. Из одежды на бандитах были только полотняные туники и оборванные, вонючие штаны, покрытые засохшими пятнами мочи и крови. Среди преступников встречались разные люди, многим из них просто не повезло, были и отпетые мерзавцы, такие душили собратьев по несчастью просто из необходимости выместить злобу на ком-то. Очень часто душили в прямом смысле слова, слабые бандиты нередко умирали раньше казни.

В этот раз казнили даже одного бывшего моряка, которого не пойми какими ветрами занесло в здешнюю степь. Отличить его было легко по пьяной походке и кривым ногам, но не таким кривым, как у ковбоев, в обществе которых он вышел. Последние ходили не как пьяные, а как наглые, держа руки на расстоянии от тела и раскачивая при ходьбе широкими плечами. Тот моряк, когда выходил на эшафот, думал, должно быть, что идет по доске, а в толпе внизу видел плавающих акул. Ковбои видели в хомутах виселицы арканы и криво иронично, улыбались, не зная, однако, значения слова «ирония», что не мешало им ее прочувствовать: сначала ты арканишь бычков и кобыл, а потом оступаешься, портишь, к примеру, какую-то девку, и арканят уже тебя. В молодости судья часто думал, о чем преступники размышляют, перед тем как их казнят. Однажды он заговорил об этом со своей женой, а она рассмеялась и в шутку спросила: «А есть ли им, чем думать?» Потом она сбежала с одним лихим парнем из Дамптауна и, как говорят, кончила продажной женщиной в борделе.

До того как первые тела затрепетали в петле, подобно поднятым флагам на ветру, судья заметно нервничал. Его пугало все: от заведенной толпы до несчастливого числа «тринадцать». Но стоило первым преступникам умереть, правосудию свершиться, а толпе возликовать вместе с его торжеством, как он тут же успокоился и вошел в обычный ритм. На таких больших казнях приговоры зачитывали судебные клерки, их шеи охватывали белые воротнички, шеи преступников — петли. Судье же только и оставалось, что давать палачу отмашку.

Он указал большим пальцем вниз, и морячок понесся к «рее» со скоростью «бегучего такелажа», захлестнувшего его шею, а для ковбоев началось последнее родео. Жизнь — этот самый свирепый из быков — тут же сбросил их со своей спины, и они повисли в воздухе в полете, окончания которого им не суждено было застать.

Ковбои — парни горячие и быстрые — вскоре успокоились, а морячок все никак не хотел умирать, слишком уж, видно, жизнь любил, и чего только на запад его потянуло? Палач кивнул одному из своих помощников, и тот, вздохнув, зашел за преступника сзади и бросился на него со спины, повиснув на его плечах. Среди пиратов на ряду с килеванием и вешанием на рангоуте, распространена и такая казнь: провинившемуся матросу приковывают к ноге пушечное ядро и приносят его в жертву морскому черту, отдают пучине — это называется «предать дну». Не тоже, что «кормить акул», которые так голодны, что под самый борт иногда подплывают, но мелкой рыбешке, ракам и моллюскам тоже ведь чем-то питаться нужно.

Помощник палача, навалившись своим весом, сломал шею живучему матросу, и тот, захрипев, обвис, как парус в штиль. Тела высвободили из петель, и новая партия преступников взошла на эшафот. У этих ноги тряслись, а кое-кто из них даже обмочился, увидев воочию, что его ждет. После первой партии дело пошло быстрее, клерки зачитывали приговоры так быстро, что разобрать что-либо не представлялось возможным: проступки и имена сливались воедино в их скороговорках, но ничего из этого уже не было важным — не судят ведь, а убивают. Каждые четыре партии палач рубил общую веревку, и они меняли снасти — так было положено, потому что веревки от частого использования изнашивались и могли лопнуть в самый неподходящий момент.

Когда все, чья смерть была отсрочена, получили свое, на эшафот потащили свежих смертников, тогда-то и приключился новый инцидент. Судья к тому моменту уже расслабился и получал удовольствие от работы, люди порядком устали, пересытившись необычно долгой казнью, а шериф и его констебли потеряли бдительность. К виселице взошли не люди, но тени людей, слишком много чужих смертей увидели они в тот день, чтобы смотреть смерти в глаза без страха. В момент, когда первых подвели к лестнице, один не выдержал и дернулся бежать, но его тут же оприходовали дубинками и погнали наверх.