Укрепленные города - [15]

— Я не обязан писать никаких заявлений! Все, что я хотел сказать, я сказал. Если у вас есть вопросы — спрашивайте, я отвечу.

— Михаил Борисович, а ведь мы с вами договорились: сначала подумать, посоветоваться, а потом языком трепать!

— Сергей Александрович, возьмите себя в руки! Вы не первый день работаете… А то Липский воспользуется вашим возмущением — и напишет в ООН жалобу, что его оскорбляли в гебухе. Вы ведь так нас зовете, я не спутал?

— В чем меня обвиняют?!

— Вас? А кто вам сказал, что вас обвиняют? Вас кто-нибудь запугивал? Допрашивал? Оказывал на вас давление? Может быть, Сергей Александрович, который сидит здесь с вами с восьми утра, пять часов подряд, и угощает вас своим завтраком, вас ударил?! Я ему завтра не дам отгула за то, что он потратил на вас весь рабочий день! У него и поважнее дела найдутся… Если вы недовольны — возьмите бумагу и ручку и напишите — в прокуратуру. Мы организация поднадзорная, нас проверяют регулярно, будьте уверены! Всегда проверяли.

— Я не знаю, что вам писать…

— А вы не ждите подсказки! Это только в антисоветских книжонках пишут, что следователь-чекист заготавливает заранее протокол и дает подписать невинному страдальцу! Я вижу, что вы и в эту ложь поверили, Михаил Борисович?

— Я не верю антисоветским книжонкам!

— Не верите — правильно делаете. Прочли их, поняли, кто и зачем их сочиняет, распространяет, размножает — отлично! Садитесь и пишите, а в конце добавите, как собираетесь жить в дальнейшем. А подсказывать вам никто не будет.

— Что вы хотите знать, я вам скажу, дайте мне понять…

— А вы еще не поняли? Все. Сергей Александрович, подпишите ему пропуск пусть идет на все четыре стороны!

— Я ничего не сказал такого, что…

— Все! Вы меня простите за грубость Михаил Борисович, но я вас приблизительно лет на двадцать старше: вы мне надоели! Я с вами беседую пятнадцать минут, а Сергей Александрович — пять часов. Представляю, как вы ему опротивели. Я бы не выдержал, у меня нервы давно измотаны! Сергей Александрович, пишите пропуск Липскому и пусть его уведут отсюда: нам надо работать а не баклуши бить.

— Что мне будет…

А вы надеетесь, что я вам угрожать буду?! Гораздо более опытные провокаторы старались от меня добиться незаконных действии — и безрезультатно. Идите к своим единомышленникам, возьмите у них на прочтение какую-нибудь стряпню — там все написано: вас, бедняжку, отправят без суда и следствия в Сибирь на лесоповал! А мы позже дадим вам возможность убедиться что и это ложь. А пока убирайтесь отсюда!!! Сергей Александрович, где его пропуск?

…

Четыре дня подряд ходил Михаил Липский в есениново обиталище — без будильника вставал в семь. Два раза свои бутерброды принес, а два раза — Есенин опять угостил Он, впрочем, только позавтракать и поощрить забегал: дела, дела, совсем замотался. А Рэм Тихонович ел домашнее печенье у себя в кабинете — больше не угощал, обиделся на Михаила. И Петр Андреевич ни разу не появился: как ушел в магазин подписных «зданий, так и пропал навсегда…

(Все у нас по три раза — как на спартакиаде народов СССР. А у Бонда-полковника трех попыток не дают. И двух не дают. Одну. В лагерях тоже все с одной попытки: первая, она же последняя. Не знаю, возможно, в жизни и не так, но в гебухе и лагере — так. С первого взгляда, с первого разговора…

Знают они нас, знают, а мы и себя не выучили за длительный и неприятный период. Брезгуем? И после первого, горького, раза — строим по всем правилам броню и ждем: «Ну, троньте теперь!»

А никто не трогает. Никто не играет с нами в остроумную любимую нашу игру, никто над нами умственно-моральную победу одержать не хочет. Такая победа — наша с вами ценность — в других местах не котируется.)

…

Кто читает те слова, что написал он, Михаил Липский, в заявлении? Что узнать хотел полковник Бонд? Кого наказать, кого словить, кого упредить? Кто учил Сергея Александровича и начальника его Рэма Тихоновича?

Выполнил Михаил заказ № 4, получил от родины колеса. И аж до самых колес пешком колесил по городу — искал Есенина, Библиофила, Шпроту, чтобы увидеть их не на работе, понять, как они живут теперь — когда он свое заявление уже написал. Но так никого ни разу и не встретил. Нет их…

Зови меня по второму разу! Зови, подлец!! Не зовет.

Готовясь ко второму разу, перестал встречаться с упомянутыми в заявлении, — чтобы не о чем было более упоминать. Нашел других, подал с ними за компанию документы в Отдел Виз и Регистрации, получил отказ, подписал сотню обращений черт знает куда, полтора года не работал, беседовал по домашнему своему телефону с Нью-Йорком, Лондоном и Амстердамом, ходил по неизбежности на демонстрацию к Приемной Верховного Совета — и ждал. Ждал, чем кончится эта страшная провокация в масштабе всей страны: они поумнели со времен расстрелов собственных маршалов и директоров промышленных предприятий. Фимка — завербован, Арон — тем более, никто на самом деле к самолету в Ленинграде не подходил: они пытались организовать панику, чтоб мы все поддались на их спектакль, ни одного звука — только выезд. К родственникам, к дядям, тетям, бабушкам — нате вам характеристику с места моей последней работы и вызов от моего двоюродного брата из сельскохозяйственного поселения «что-то такое Ям», хуже всего, что я никак не могу запомнить его имени, а если вспоминаю, то не понимаю — кто брат, а кто — поселение… И вроде это не я Миша Липский, но другой человек, которого человека никакой Есенин не решится угостить своим приплюснутым бутербродом: я, советский еврей, желающий выехать в Государство Израиль на постоянное место жительства, вашего едова жевать на стану!