Украсть Ленина - [42]

Станция выглядела необитаемой; напряженно всматриваясь под ноги, чтобы не споткнуться, они шли вдоль длинных верениц товарных вагонов и рефрижераторов. Неожиданно сбоку соскочил с тормозной площадки кто-то с фонарем, посветил в лицо впереди идущему Вовочке:

— Кого ищете, земляки?

— Дядю Ваню, — коротко отвечал Вовочка.

— А-а, дядю Ваню… так это близко. Еще метров сто вперед и третий путь справа. А много берете?

— Тебе не хватит…

Отошли еще на несколько шагов, и коротышка не утерпел, спросил:

— А дядя Ваня это сочувствующий или большевик?

— Свой это, Владимир Ильич, свой, — шепотом заверил его Вовочка. — Из братской партии…

Забирая вправо, они дважды пересекли пути.

— Вот он, — сказал Вовочка, указывая на тусклый свет, неохотно сочащийся из-за приоткрытой двери одного из вагонов. — Дядя Ваня. Торговля портвейном в разлив.

— Вазлив? — переспросил коротышка. — Почему именно вазлив? А, понимаю: используете истеический опыт. Это умно, батенька, очень умно. Я действительно несколько месяцев жил вазливе.

— Где?

— В Разливе, — устало пояснил Веня. — Станция такая, под Сестрорецком. Там он прятался какое-то время. Ты что, забыл? В шалаше… Оттуда еще до сих пор две пары ног торчат: Надежда Константиновна и Дзержинский. А Ленин где? — А Ленин в Польше.

— Анекдотец-то боодатый, — заметил коротышка обиженно. — Могли бы найти чего посвежее. Боодатый и истеически лживый. Не было там ни Надежды Константиновны, ни Феликса Эдмундовича.

— Ну и что ж, что бородатый? — огрызнулся Веня, не вдаваясь в исторические тонкости. — Какая у тебя ряшка, такой и анекдотец.

— А ну, тише! — одернул их Вовочка. — Потом ссориться будем, в вагоне. Но сначала затариться надо.

Веня вздохнул.

— Как ты еще можешь о выпивке думать? Неужели не устал? Давай уже залезем в какой-нибудь вагон, все равно в какой…

— Дурак ты, Венька! — зло перебил его полковник. — Не понимаешь ничего, так помалкивай. Все равно в какой вагон? Ага, как же… Отсюда, как ни крути, через две-три границы проезжать надо — об этом ты подумал? У железнодорожной охраны нюх почище собачьего: вскрытый вагон чуют за версту, не глядя. Вот тебе и досмотр, вот тебе и нары. И хорошо, если только железнодорожники нас искать будут… а ну как, еще и эти подключатся, сегодняшние, которые на три звена вертолетов расщедрились?

— Как же тогда?

— Как, как… искать надо. Искать людей, которые нас с собой возьмут. Чтобы законно ехать, под пломбочкой.

— Конечно! — восторженно воскликнул коротышка. — Как это я забыл! Конечно, под пломбочкой! А знаете ли вы, батенька, что я когда-то в пломбиованном вагоне по всей гео мании…

— Знаю, знаю, Владимир Ильич… вы только это… потише, ладно? Потом расскажете…

На звук шагов из вагона высунулась усатая физиономия проводника. В любом другом месте его могли бы звать, как угодно, например, Петей… или Богданом, Гиви, Теймуразом, Арутюном, Джоном Доу, Чингачгуком и еще черт знает как, но здесь, в креозотовой паутине железнодорожных путей, по незапамятно давней традиции сортировочных станций и станционных сортиров, он имел право на одно и только одно имя: дядя Ваня. Он переходил в статус дяди Вани скачкообразно, немедленно после того, как, сжимая в кулаке заветную накладную, выезжал из начального пункта А в сопровождении десятка цистерн с портвейном или вермутом, или плодово-ягодным, или каким другим жидким ядом, и пребывал в означенном статусе в течение несколько дней, а если повезет, то и недель, до самого прибытия в конечный пункт Б.

Много ли есть на этом свете счастливцев, которые могут быть твердо уверены в своей нужности людям? Которые точно знают, что люди их ждут, вглядываясь из-под мозолистой руки в дымное далеко, облизывая пересохшие губы, вздыхая и обмениваясь удрученными взглядами? О которых вот уже в сто пятидесятый раз звонят на предыдущую сортировочную и умоляют отпустить, дать ему волю, поставить в состав, потому что дядя Ваня, хотя и не принадлежит никому, но нужен всем и потому подло задерживать его у себя слишком долго.

Но вот он, наконец, подъезжает к станции… поезд замедляет ход, машинист радостно гудит: еще бы, он-то знает, какое счастье везет между двадцать четвертым и двадцать вторым вагонами… и сразу в тупик, в тупик, подальше от выходного пути, а сам дядя Ваня, не доверяя гудку, орет на всю станцию, высунувшись по пояс из вагонного окошка: «А вот дядя Ваня приехал! Дядя Ваня! Дядя Ваня!»

И глядь — со всех сторон и концов уже сбегается праздничный народ, таща в авоськах пустую стеклотару, а ежели кто побогаче, то и канистры. Бегут стрелочники и башмачники, составители поездов, экспедиторы и контролеры, смазчики и сцепщики, механики и электрики. Бежит начальник станции, зам начальника станции и пом начальника станции. Летит командир летучего отряда дорожной милиции. Поспешает заведующая комнатой матери и ребенка, а за ней несутся и сами матери, поминая по матери оставшихся в комнате детей. Но не такие они дураки, эти дети, чтобы зря сидеть в комнате в такой необыкновенный момент: вон они, шкандыбают вприпрыжку, пряча от взрослых свою детскую недетскую посуду. Потому что к людям приехал праздник. Приехал дядя Ваня!