Украсть Ленина - [2]

Она наотрез отказалась распрощаться с ним наспех, у входа в терминал, как делала это обычно, провожая в краткую отлучку на какую-нибудь конференцию… впрочем, часто они ездили вместе и на конференции, и не потому, что она навязывалась — просто им всегда было хорошо вместе — лучше, чем порознь, причем не притворно, а вправду, она чувствовала. Решение — присоединяться к поездке или нет — всегда принадлежало ей, а не ему… иногда лететь не хотелось или не складывалось с делами, и тогда Нурит отвозила Веню в аэропорт, высаживала у терминальных ворот, торопливо чмокала в щеку и тут же отваливала, чтобы не схлопотать штраф за остановку в недозволенном месте. Но на этот раз она сразу зарулила на стоянку, долго и безуспешно искала место поближе, а потом вдруг плюнула и укатила в самый дальний конец. Веня благоразумно молчал, оставив при себе возможные замечания. Пока шли со стоянки, Нурит вдруг расплакалась.

— Что-то ты совсем загрустила, Барсучиха, — обеспокоенно сказал Веня, останавливаясь.

«Ага, дошло наконец… — подумала она, утыкаясь лбом в его плечо. — Может, передумает, не поедет?»

— Ты меня, как на войну провожаешь, ей-Богу.

Проводы и впрямь все больше и больше напоминали ему давно прошедшие времена, когда Веня еще числился действующим военврачом одного не слишком известного широкой публике подразделения. Обнявшись, они миновали охранника и оказались в кондиционированном пространстве терминала.

— Ой, Нурит, смотри-ка… смотри… — ее детское поведение просто вынудило Веню прибегнуть к испытанному родительскому средству: переключению внимания закапризничавшего ребенка. — Похоже, у меня будут необычные попутчики.

По залу разъезжали инвалиды в колясках. Особенно много их собралось у стойки регистрации полета на Санкт-Петербург, того же самого, что и у Вени. Судя по рисунку на форменных свитерах, это была инвалидная баскетбольная команда и даже не одна, а две или три.

— Эй, доктор Бени! Доктор Бени!

Веня обернулся на голос: ему приветливо улыбался наголо обритый инвалид с густыми черными бровями.

— Не узнаешь? Это ж я, Дуди Регев. Ты меня еще оперировал, прямо на берегу. Неужели не помнишь? Ливан, девяносто третий год… ну? — он похлопал по культе обрезанной по колено ноги.

— Дуди? — неуверенно переспросил Веня. — Конечно, помню. Тебя бритого и не узнать, братишка. Слушай, а что это за…

— Чемпионат! — радостно сообщил чернобровый. — Международный турнир по баскетболу в колясках. В Сан… э-э-э… как его… в Сан-Питсбурге. Вот, едем. А ты — тоже туда? С женой? Говорят, край земли, ничего интересного…

— Регев! Регев! — кто-то настойчиво и сердито звал инвалида от стойки.

— Иду, иду, сейчас!.. — Регев лихо развернул коляску и махнул рукой. — Ладно, в самолете увидимся!

— Вот видишь, — сказал Веня жене. — Будет кому там за мной присмотреть.

Нурит кивнула. Странным образом ей действительно стало легче, как будто эта крикливая команда «своих» разбавила пугающую венину неизвестность и тем самым сделала ее более приемлемой.

— Ладно уж, езжай… — она поцеловала его в уголок губ. — Только не возвращайся чужим. И звони каждый день. Обещаешь?

В самолете инвалиды затеяли петь хором. Русские стюардессы округляли глаза и улыбались: многие мелодии казались им знакомыми, хоть подпевай. Веня сидел у окна, смотрел на море далеко внизу, на острова, на пенистый след судов и переживал странное чувство, будто летит не на самолете, а само-летом, то есть, самостоятельно, отдельно и вне всякой связи с тяжелой механической шумной машиной, в которой сидит… нет, не сидит, а летит, широко раскинув руки и рассекая лбом облака и прохладные воздушные струи. Впервые он почувствовал что-то похожее еще месяц назад, на земле, через несколько минут после того, как положил телефонную трубку, еще не дав Вадьке окончательного ответа, но уже зная его, уже приняв решение, казавшееся неминуемым и единственным на следующую секунду после принятия — настолько, что любые сомнения выглядели нелепыми и надуманными. Он положил трубку, и Нурит спросила из кухни: «Кто это, Бен?» — так она называла его всю жизнь: «Бен» — не «Бени», не «Биньямин», не «Веня», а «Бен», будто была ему матерью, а не женой — что ж, возможно, в этом имелся некий смысл, описывающий их отношения, в которых все и всегда решала она — и он удивленно ответил: «Я еду в Питер…» Она переспросила: «Что?..» он еще более удивленно повторил, потом расслышал свой ответ и вот тут-то впервые и ощутил этот необыкновенный подъем, даже восторг, даже чувство полета, и с тех пор только и делал, что вслушивался в себя, проверяя чуть ли не каждый час: тут ли?.. со мной ли?.. боясь, что исчезнет, померкнет, сгинет, испугавшись неведомо чего, так же неожиданно, как возникло.

Затем последовал непрекращающийся прессинг по всей площадке со стороны Нурит. Она атаковала со всех сторон одновременно, давила, увещевала, насмехалась, рыдала, использовала каждую возможность, каждого союзника, давила на каждую клавишу, дергала за каждую струну. У него обычного не имелось ни единого шанса пройти сквозь этот шторм и уцелеть, но в том-то и дело, что идти сквозь шторм не требовалось: он парил над ним, в спасительной вышине своей эйфории. Конечно, эта внезапная неуязвимость была полной неожиданностью для Нурит, но и для него — не меньшей.