Украинская каб(б)ала - [59]

– Хватит! – И уже тише, почти шепотом повторил: – Хватит, святой отче!.. Скажите лучше… Шевченко… Не я! – торопливо остановил его ухмылку. – Не я, а тот, которого вы называете Кобзарем, Отцом народа! Он для вас кто?

Священник удивленно оглядел меня, перевел взгляд на толпу, ловившую каждое слово, затем одернул широкие рукава сутаны, утопив в них хронограф, и недоверчиво спросил:

– В каком смысле?

– Портреты его висят в каждой украинской хате рядом с иконами! Памятники ему стоят в каждом селе! Каждый его вирш народ почитает, как псалом Святого Письма! Так отчего ж вы не причислили его к лицу святых? Отчего?!

Его редкая бородка задрожала от негодования.

– Недостоин! – прохрипел он искаженными губами. – Богохульник и смутьян! И не народу святых назначать! На то есть Синод! А ты умолкни, грязное животное! Глядя на тебя, раны Христовы открылись и кровоточат!

– Раны Его кровоточат? – взьярился я, забыв о враждебном окружении. – Выходит, Его распяли, чтоб ты, как шлюха, в золото и брильянты вырядился?! Чтобы спал на пуховых перинах и сатрапам свое благословение давал? Чтобы истекал жиром и бабским потом?! А хочешь, я тебе тайну открою?

– Какую тайну? – его сытое личико вмиг побелело, глазки беспокойно зашарили по сторонам.

– А такую! Дьяк Рубан, которому я отдан был учиться грамоте, заставлял меня отпевать покойников. Ночи напролет я читал над мертвыми рабами псалмы, шатаясь от голода, и мечтал умереть! Умереть для того, чтобы там, перед Святым Престолом, где все равны – и царь, и патриарх, и последний смерд, – вцепиться в ваши залитые салом хари и отомстить за все унижения! Говоришь, кесарю кесарево? Тогда сними сей крест! Прекрати распинать Сына Божия своей гнусностью!..

Не помню как, но рука моя потянулась к золотому символу нашей веры и сорвала его с груди этого выродка. А он, отшатнувшись, визгливо, по-бабьи заверещал:

– Изыди, сатана! Изыди! Православные, на помощь!

На его крик ближние, что окружили нас, принялись меня толкать, хватать за одежду, к ним присоединились другие, пытаясь огреть меня палками, на которых они держали свои воззвания, затем битюг, охранявший дорогу в храм, схватил меня за загривок и стал валить на землю. Я яростно отбивался, но усилия мои были тщетными, потому что бабы вцепились в меня когтями, визжа от удовольствия, и, когда появились полицейские стражники, свистя в свои дудки, мы вкатились в толпу иностранцев, изумленно взиравших на сей бедлам. Экскурсовод радостно подбросила зонт и закричала:

– Господа! Минуточку внимания! Вы наблюдаете грандиозную мистерию, которую украинский народ разыгрывает перед Пасхой в храмах, парламенте и других общественных местах! Можете фотографировать, господа, только сделайте три шага назад и не вмешивайтесь в их внутренние дела!..

Стражи порядка, вырвав меня из рук беснующейся толпы, изрыгающей проклятия и оскорбления, потащили в околоток. Толпа хлынула за нами, в окна жандармского участка полетели камни, брызнули стекла. Полагая, что тут мне пришел конец, я закрыл глаза и принялся читать «Отче наш». Внезапно я услышал знакомый голос Семена Львовича. Мой друг чудесным образом объявился в помещении и вел себя решительно, совсем как мой ротный капитан Косарев на учениях по строевой подготовке. Наорав на жандармов, Сема позвонил по телефону высшим небесным силам и тем самым спас меня от толпы и дальнейших побоев, которые я, как видно, не сполна получил в прошлой жизни.

Вид у меня был решительно не для прогулок в общественных местах. Лицо мое было исцарапано богомольными ведьмами, пиджак надорван, а рукав и вовсе болтался на одних нитках. Меня мучила совесть, что извозчику придется отдать последние гривни, которые Семен приберегал, намереваясь после Лавры побаловаться на Подоле пивком, да ведь должно же случиться чуду, коль устремления мои в тот день были благостны и безгрешны, коль высказал я нынешним фарисеям то, что народ порой опасается произнести вслух этим любителям одеколона и золотых побрякушек, наивно полагая, что попы и есть стержень религии!

Чудо обьявилось в лице механического извозчика. Он не взял с нас денег, а поглядывал на меня в зеркальце, висевшее перед ним, хитро подмигивал и задавал один и тот же вопрос:

– Артист? Да? Я тебя сразу узнал! Из какого театра, коллега?

Я пробормотал нечто невнятное.

– Не хочешь, не говори! – благодушно согласился извозчик. – Я тоже артист. Служу в Малом драматическом. Жалованья хватает коту на колбасные обрезки, так я понемногу таксую! Кстати, меня Назаром зовут. А фамилия Стодоля. Не верите? Могу показать водительские права! Вот те крест – Назар Стодоля! С таким именем одна дорога – в театр! Эх, театр! В прежние времена билет рубль стоил! А пьесы какие ставили! «Голубые олени»! «Веселка»! «Человек с ружьем»! А как народ любил театр! – И, обратившись к Семену Львовичу, вежливо спросил: – А вы режиссер? Да? Лицо у вас больно знакомое, фамилию вот не могу вспомнить!.. Но по носяре вижу, что режиссер! Повезло мне с вами! Ох, повезло! – повторял он, нажимая на какую-то пластинку под ногами, отчего машина летела, как гоголевская тройка, распугивая прохожих и прочие экипажи.