Украинская каб(б)ала - [58]
– Отче! Отче! – непроизвольно вырвалось у меня, и бурсаки вмиг набросились на меня и, заломив руки, согнули в три погибели.
Священник остановился, сделав рукой знак своим охранителям не усердствовать без нужды.
– Чего тебе, Тарас Григорьевич? – вежливо спросил он.
От удивления вперемешку с гордостью, наполнившей меня, словно меха вином, я выпрямился и почтительно спросил:
– Вы меня, выходит, признали?
– А чего ж не признать? – Он улыбнулся и, подойдя поближе, обдал божественным запахом дорогого одеколона, да такого тонкого, что будь я незрячим, то решил бы, что нахожусь на женском благотворительном балу. – Вы и есть Шевченко! По телевизору прошла информация, что какой-то иудей вас вернул с того света! Конечно, сие ложь, трюкачество, ибо никто, кроме Бога, не может извергнуть человека из небытия! Сие свершится, когда настанет время Страшного суда и мертвые восстанут из могил, дабы держать ответ!
Он размашисто перекрестился. Бурсаки, глядя на поводыря, торопливо повторили его жест, да и я при упоминании Страшного суда осенил себя крестным знамением.
– Это как же? – опешил я.
– А вот так, любезный! Может, и до Страшного суда Господь сподобил тебя вернуть в прежнем обличье, только на сей счет никаких знамений не было!
Он посмотрел мне в глаза и с ухмылкой сказал:
– Так что жди своего часа, Тарас Григорьевич, сиди тихо и не гневи Бога!
– Но я тот самый… Шевченко! – забормотал я в крайнем смущении. – Я помню все, что со мной было в той жизни, чувствую, что я – это я! А Семка, то есть воскреситель мой, он хоть иудей, но свершил сие с Божьей помощью! Он сам мне о том говорил!
– Значит, богохульствуем? – прищурился священник. – Приходим в Лавру пропагандировать жидовскую каббалу, народ смущаем?
– Ничего я это… не пропагандирую! – возразил я и, осмелев, заметил: – Это кликуши твои пропагандируют!
– Какие кликуши?
– А те, что педерастов утопить призывают! Царя на нашу шею посадить желают! Мерзости на плакатах пишут!
– Так ты, выходит, за педерастов заступаешься? – Его взгляд сверкнул молнией. – Интересный поворотик! Очень даже интересный!
– И не заступаюсь! Грешники они! Заблудшие души! Но зачем же призывать смертоубийству? И где?!
– Эге! – с растяжкой молвил мой собеседник. – Да ты агитатор хоть куда! Филарет послал?
– Да не знаю я никакого Филарета! – рассердился я. – Чего вы ко мне со своим Филаретом пристали?! Я по делу пришел!
– А какое у тебя дело? – переменив тон, спросил священник, точно рангом не ниже епископа, ибо едва луч солнца попал на его золотой крест, как тот засверкал каменьями, ослепив глаза.
– Да я хотел службу заказать! Благодарственную и поминальную. А мне говорят – невозможно! Приходи после Пасхи, говорят! Филя какой-то тут заправляет, олигархи!
Он окинул меня долгим взглядом, затем, отогнув рукав рясы, посмотрел на часы, которые украшали его холеную руку, не знавшую, как я полагаю, ни лопаты, ни топора. Точно такой же хронометр был и у Семена Львовича, да только у батюшки он сверкал и переливался брильянтами, которые вспыхивали множеством цветов на зависть радуге, а у Семки был попроще, не дороже рубля.
– Ты вот что… В храме сейчас служба идет, большие люди заказали! Не любят они посторонних, но ты напиши записочку, чего жаждет Тарас Григорьевич, и дай ему, – он повернулся к бурсаку, – денежку. Монахи прочтут и помолятся. И за здравие помолятся, и за упокой. Так, что ли, Тарас Григорьевич? – Он усмехнулся, словно намекая на какую-то известную нам обоим тайну.
– А сколько денег дать? – с замиранием сердца спросил я, надеясь услышать обычное, что слыхал в церкви с детства: «а сколько не жалко».
Однако священник, озабоченно взмахнув холеной ручонкой, воскликнул:
– Митя, сынок, дай православному прейскурант!
Бурсак подскочил ко мне, вытащил из-под рясы листок с описанием служб и их стоимости и поднес к моему носу. Цифры заплясали в глазах, подмигивали рожками и ноликами, но, сколько бы они не плясали, в кармане у меня звенела гривня, разбитая на серебро. Неожиданно для себя я воскликнул, словно на ярмарке:
– Помилуй Бог, что ж так дорого?!
Священник, придерживая рукой крест, который слепил мои и без того слезящиеся от обиды очи, назидательно произнес:
– Здесь тебе не ярмарка! Вон люди, что храм заказали для благодарственных молитв, последние миллионы жертвуют на церковь! Понимаешь, миллионы?!
– А зачем? – взъярился я. – Ведь сказано в Святом Писании: «Легче верблюду пролезть в игольное ушко…»
– Дурак! – вдруг завизжал священник. – Они заплатят, так я им слона в игольное ушко протащу! А ты, пособник жидовский, сгоришь в геене огненной! Черти, поди, заждались тебя высматривать!
– Да что ж у вас все деньги да деньги? Прейскуранты дурацкие! Небось не мерзнете, не голодаете!..
Священник скривился и, словно разговаривая с прокаженным, дернул седоватой бородкой:
– Бес в тебе сидит! Дьявол! О высоком думать надо! О вечном! Ибо Царствие Небесное отвергает материальное, в котором вы погрязли! Душа спастись может одной только молитвой о духовном совершенстве!.. Кайся, несчастный, кайся!..
Он долго витийствовал о высоких материях, изрекая их голосом штабного офицера, который докладывает подчиненным диспозицию предстоящего сражения. Он ораторствовал уже не для меня одного (со мной он уже все порешал), а для толпы, которая подтянулась поближе. Толпа эта состояла не из случайных прихожан либо просто зевак, нет, здесь была та особая порода юродивых, что составляет свиту любого проповедника, и эта толпа умилительно внимала речам своего холеного кумира, испепеляя меня взглядами. Достаточно было одного пастырского слова, чтобы меня стали рвать и кромсать, но я не принимал в расчет возможную опасность. Мой разум помутнел, и я видел только крест, который поп бережно поглаживал тонкими пальцами, видел хронограф, алмазными брызгами коловший глаза, а мысли мои ураганом перескакивали с рубища Христа на тысячи голодных, которых можно было накормить, продай попик сии крест и хронограф. Не выдержав, я отчаянно замотал головой и выдавил одно только слово:
Автор более 20 лет жил и работал на Ямале, в этом суровом и прекрасном крае. Бывая в командировках часто сталкивался с неожиданными и интересными, порой не безопасными случаями, которые в последствии и легли в основу юмористических рассказов. К этому разделу и принадлежит предлагаемый читателям материал, который в каком-то роде касается космической темы.
Книга Надежды Александровны Тэффи (1872-1952) дает читателю возможность более полно познакомиться с ранним творчеством писательницы, которую по праву называли "изящнейшей жемчужиной русского культурного юмора".
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.